Женщина, не дослушав, плавно встала и, не поднимая глаз, сцепив пальцы перед грудью, прошелестела платьем — согбенная, смиренная — к двери в комнату. Широко отвела в сторону портьеру.
— Я помогу вам, господа! — произнес, появившись на пороге, лысый.
Арчев пораженно распрямился, узнав бывшего своего взводного сотни Иисуса-воителя, а потом писаря в военкомате, откомандированного руководителями восстания для агитработы в Екатеринбург и там, по слухам, схваченного.
— Тиунов?! Живой-здоровый?
Козырь дернул головой, сонно клонившейся к груди. Раскинул руки, пытаясь выбраться из-за стола:
— Гриша! Апостол!.. Вали сюда, бес, я тебя расцелую.
— Сиди, сиди, — Тиунов ладонью надавил ему на плечо. Обошел стол, сел против Арчева. Взял бутылку, по-хозяйски налил из нее в бокал. — Итак, вам нужен остячонок, который приплывает на пароходе? На вашем пароходе… — Взглянул на капитана, тот, измотанный ночной пробежкой, изнервничавшийся и уже немного успокоившийся, дремотно таращил глаза. — Когда приходит «Святогор»?
— Без меня, — капитан приосанился, — часам к четырнадцати, не раньше.
— Хорошо, время еще есть, — Тиунов выпил, пожевал губами. — Этот мальчишка знает, где Золотая Баба. Правильно я понял? — Понюхал кусочек хлеба, не отрывая глаз от Арчева.
Тот напряженным, цепким взглядом изучал лицо Тиунова. Передернул плечами неопределенно. Поинтересовался:
— Объясни: откуда ты появился? Где прятался, когда мы пришли?
— А под кроватью сидел, пока вы, ваше сиятельство, гостиную и спальню обнюхивали, — Тиунов рассмеялся, обнажив крупные белые зубы. И тут же оборвал смех. — Я приведу вам мальчишку, — заверил деловито. Потер лысую макушку, улыбнулся фатовски. — А то мы с сестрой Аглаей обнищали… Цена обычная. Как закончим дело, на всех — поровну. Законно, Козырь?
— Законно-то, может, и законно, да дело больно дохлое, — с сомнением покачал головой Козырь. — Ну, выкрадем остячонка, коли подфартит, — и куда с ним?.. Городишко тесный, как чулан… Накроют, как пить дать накроют.
— Все продумано, — Арчев рубанул рукой воздух. — Скрываемся из города. В сорока верстах — таежная заимка. За хозяина ручаюсь, как за самого себя. Отсидимся… А потом Еремейка поведет нас к Золотой Бабе.
— Так прямо и поведет?.. — продолжал сомневаться Козырь. — А коли не уломаем? Знаю я этих остяков, если что в башку втемяшит, — хоть жги его…
«Хоть жги»… Арчеву разом вспомнилось, как усердствовал Парамонов там, в стойбище Сардаковых, и что из этого вышло…
— А мы с ним поласковей, — проговорил, словно отвечая собственным мыслям. — Время на заимке будет… Подумал: «Неужели не заговорю, не заморочу голову? Внушить, что мать, брат и сестренки живы, упрятаны в надежном месте, что привезем ему их, когда отведет на эвыт…»
— Ладно, я пошел, — Тиунов встал. — Дела, дела… А потом загляну на пристань. Надо подождать «Святогор», понаблюдать, что и как…
А «Советогор» уже подходил к городу.
Мальчики наблюдали, как разворачивается берег с вросшими в песок ржавыми баржами, с полузавалившимися на бок пароходами, с протянувшимися вдоль воды черными, обуглившимися остовами зданий, за которыми поднимались большие, как в Сатарово, дома, а многие даже выше — в два, три ряда окон, одни над другими.
Исподлобья, со страхом смотрел Еремей на это огромное стойбище русских, где сидел в тюрьме дедушка, где только встречающих пароход было больше, чем всех Назым-ях; Антошка же глядел на город откровенно радостно, а Егорушка — равнодушно: он жил здесь три года назад, да и потом приезжал сюда с дедом.
Фролов легонько сжал локоть Люси, отзывая ее в сторонку.
— В помощь тебе, думаю, Алексея. Не возражаешь?
— Может, не надо? Чего доброго, бросится в глаза — посторонний человек. А так — все естественно: я была с Еремеем на пароходе, мальчик привык ко мне…
— Подстрахуемся! — обрубил Фролов. — Еремея не прячь, держи на виду — может, Арчев откроется. Но помни: головой отвечаешь за парнишку.
«Советогор» сильно стукнулся скулой в дебаркадер — людей на палубе качнуло, Фролов еле успел удержать Люсю, но кранцы смягчили удар. Шатнулись ветхие сваи пристани, колыхнув встречающих, которые кинулись ловить брошенные с палубы чалки.
— Что ж, будем прощаться. Вам пора… — Фролов, вернувшись к мальчикам, серьезно, по-мужски пожал руку Антошке, потом Егорушке. А ладонь Еремея задержал: — Значит, договорились, сынок. Жду в любое время. Сам бы тоже заглянул к тебе, но… работы много. Придешь?
Еремей кивнул. Сосредоточенно сопя, полез за пазуху кителя. Вытащил статуэтку и, не раздумывая, протянул Фролову.
— На. Пускай у тебя пока живет. Когда назад, на Назым, пойду, отдашь. — Он пристально поглядел на строгое лицо серебряной богини. — Где жить буду, не знаю. Может, там над Им Вал Эви смеяться станут. — Поднял глаза. — Никому ее не отдавай. Дочь Нум Торыма дедушку помнит, род наш помнит. Приходить буду, смотреть на нее буду, дедушку, Сатар-хот вспоминать буду. Береги Им Вал Эви.
Фролов обнял мальчика, но тот вырвался, отступил на шаг. Деловито снял пояс, подал Фролову — качнулся сотып с ножом, стукнулись медвежьи клыки, звякнули висюльки.
— Тебе отдаю. Ты дедушку знал. Бери. Память. — И хмуро добавил: — Все равно, поди, в городе с ножом ходить нельзя.
— Что верно, то верно, — согласился Фролов. — Хорошо, возьму. Большое спасибо, — задержал взгляд на расшитой сумке Ефрема-ики. — Этот качин мне очень дорог.
Когда сошли по сходням на берег, Люся опять принялась уговаривать Егорушку: может, тот все-таки согласится жить с Еремеем и Антошкой, но Егорушка упрямо твердил, что нет, нет, у него в городе есть свои — тетка Варвара с сестренками, что жить надо у сродственников, а не мыкаться по чужим углам.
Они миновали пыльную широкую площадь, окруженную кирпичными домами с железными дверьми, над некоторыми пестрели свежей краской вывески — Еремей прочитал только одну: «Чай и пельмени Идрисова», — свернули в тихую, затененную тополями улочку, прошли мимо спрятавшегося за кустарником дома с высокой башней, остроконечная зеленая крыша которого была украшена блестящим полумесяцем.
Улочка заканчивалась садом. В глубине его притаился веселый, в деревянной резьбе терем с надстроечками-пристроечками — такую избу Еремей видел только на картинках в книжке с русскими сказками у Никифора-ики, деда Егорки.
Люся взбежала на крыльцо, распахнула дверь с дощечкой: «Первый дом-коммуна детей Красного Севера».
В прихожей сидела полная старушка и вязала чулок.
Старушка подняла голову, привстала с табуретки.
— Люция Ивановна!.. Вот радость-то. Вернулись? — Здравствуйте, Анна Никитична, — Люся улыбнулась. Пошла было в коридор, но, вспомнив что-то, остановилась. — Вы ведь, кажется, на Береговой жили?
— Тама, тама, — старушка припечалилась. — Покеда не спалили ее нонешней весной смутьяны… А чего такое? Неуж квартеру для меня сыскали?
— Да нет… — Люся положила ладони на плечи Егорушки, повернула его лицом к старушке. — Родственники этого мальчика жили тоже на Береговой. Может, знаете их? Может, скажете, куда переехали?
— Мы не ра-бы! Ра-бы не мы! — заглушая Люсин разговор со старушкой, громко и не в лад гаркнуло
