— Ясно…
— Спасибо, товарищ Апельбаум, — Фролов вернул снимки. — Достали гипосульфит?
— Ищем. По всему городу. Энергичней, чем Врангель кредиторов, но… — Эксперт драматически развел пухлые руки. — Чего нет, того и нет. Ничто не породит нечто, извините меня…
— Надо найти! — жестко перебил Фролов. — А пока подключите художника. Пусть нарисует как можно больше портретиков Арчева и Шмякина. Идем! — кивнул Алексею и быстро направился к выходу. — Может появиться еще один, — продолжил инструктаж. — Бывший капитан «Советогора». Ты его знаешь. Мальчика, возможно, попытаются выкрасть. Он им нужен только живой. Стрелять в него не станут. Поэтому держись в тени. Но рядом. Все! Отправляйся.
Торопливо пожал руку Алексея, вернулся к себе, чтобы отправить в Екатеринбург срочный запрос о послушнице женского монастыря, звавшейся в миру Астаховой Ириной Аристарховной.
Алексей не спеша, праздной походкой двинулся вниз по улице. Мимо первого извозчика, который стоял около Расторгуевских бань, прошел, даже не поглядев на него; не окликнул и второго и, лишь поравнявшись с третьим, за два квартала от губчека, вскочил в пролетку.
— В первую детскую коммуну, — попросил важно.
— Энто в астаховский монплезир, что ль? — Дремавший на козлах рябой старичишко встрепенулся. Оглянулся, прицениваясь, на седока. — Доставим единым моментом, ваше степенство… то исть гражданин служащий… Аль не служите? Из новых коммерсантов будете?
— Служу, служу, — снисходительно пояснил Алексей. — В наробразе… Побыстрей, папаша!
— Н-но, милая, н-но, кормилица! — Извозчик принялся яростно крутить над головой вожжи.
Тощая буланая кобыла, застоявшаяся в безделье, встрепенулась и припустила вдруг с места неожиданно лихой рысью.
На углу Базарной площади, сворачивая мимо чайной Идрисова на Зеленую улицу, затененную могучими тополями, лошадка чуть не сбила двух мужиков-горемык, исхудалых, почерневших от несладкой жизни. В потрепанных армячишках, в помятых шляпенках, они устало плелись по дороге — один нес под мышкой завернутую в мешковину пилу, другой перебросил за спину торбу с торчащими из нее топорищами. Мужики проворно отпрыгнули в сторону; тот, что с топорами, тряся пегой бороденкой, даже рванулся было за пролеткой, но седоватый напарник удержал его.
— Не разевай рот, деревня! — выкрикнул фальцетом извозчик. — Затопчу, христарадники!..
И в небольшом тамбурке-прихожей детдома, и в широком длинном коридоре никого не было. Только у раскрытой двери, откуда тек стихающий уже гомон, топтались, заглядывая внутрь, несколько парнишек — среди них и дежурный с красной повязкой на рукаве. Алексей навалился на него, тоже заглянул в дверь — небольшое зал, забитый мальчишками, точно подсолнух семечками, небольшая сцена, над которой плакат: «Грамотность — путь к социализму!», а по сторонам нарисованные художником-любителем портреты: слева — Маркс, справа — Ленин; на сцене ораторствует, взмахивая кулаком, паренек с ежиком огненно- рыжих волос:
— …вы думаете, мне больно охота эти дроби с остатками зубрить?! Нисколько не охота! А зубрю! Потому как социализм могут построить только обученные, знающие всякую науку люди…
Мальчишка-дежурный недовольно оглянулся на Алексея. Нахмурил белесые, выгоревшие брови, дернулся, сбрасывая с плеча руку.
— Чего это вы тут, а?.. Кого надо?
— Мне бы заведующую. А лучше товарища Медведеву, — шепотом объяснил Алексей, заулыбавшись как можно дружелюбней. — Только потише. Не мешай собранию, ради бога…
— Бога нет! — отрезал мальчишка. Показал пальцем. — Вон Люция Ивановна, рядом с новенькими остячатами. Позвать?
— Она сейчас подойдет, — Алексей поднял руку, помахал.
Люся сидела на крайнем в ряду стуле у открытого окна, место выбрала специально, побаиваясь, что Еремею и Антошке, привыкшим к вольному воздуху, станет плохо в душном, набитом ребятней зале. Особенно беспокоилась за Еремея, но, кажется, тот чувствовал себя сносно.
На легкий шум в дверях Люся обернулась. Увидела Алексея. Шепнула Еремею: «Я сейчас!» — и стала пробираться к выходу.
— Здравствуй, — Люся, пробившись к Алексею, протянула ладонь.
— Ревпривет, — Алексей пожал ей руку. — Ну, где наш парнишечка?
— Вон пересел, на моем месте сидит… — Люся показала взглядом.
— …Конечно, постичь ученость нелегко, — голос рыжеволосого оратора дрожал от напряжения, — потому как в науке нет столбовой дороги. Только тот достигнет ее сияющих вершин, кто, не страшась усталости, будет карабкаться по каменистым тропам. Так говорил товарищ Карл Маркс, — паренек широким жестом показал на портрет, — вождь мирового пролетариата, у которого учился сам товарищ Ленин!
Еремей, который нет-нет да и поглядывал на Ленина, как на единственно знакомого в этом новом и странном городском мире, удивленно посмотрел на изображение бородатого человека — у него учился сам Ленин-ики! — а боковым зрением таежника успел заметить, как за окном тенями скользнули в легких сумерках двое.
— Учебный год только начинается, сентябрь еще, а у нас уже неуды, — взвился со сцены негодующий голос. — И не только у младших коммунаров, но и у комсомольцев. Это верх несознательности…
Еремей подобрался, скосил глаза на улицу — там всплыло бледное пятно лица с раздерганной бородкой. Замерло и нырнуло вниз — лицо было незнакомое.
— Предлагаю! — выкрикнул паренек на сцене. — Всех, у кого неуды, завтра на субботник не брать!
Зал враз смолк. И тут же взорвался воплями: «Правильно!», «Шиш тебе, зубрила!», «Долой Пашку!». «Тебя самого не брать!..».
Антошка, сидевший рядом с Еремеем, тоже закричал что-то — непонятное, бессмысленное, тоже вскочил, замахал руками.
Что было дальше, Алексей не слышал. Сжимая в кармане пальто револьвер, выскочил на крыльцо, глянул по сторонам — никого, пусто! Люся с разбегу чуть не ткнулась ему в спину.
— Ты чего? — выдохнула шепотом. — Что случилось?
— Кто-то заглянул в окно, — тоже шепотом ответил Алексей. — Сначала я думал, показалось. Потом — еще раз…
— Померещилось, — неуверенно предположила девушка. Спустилась на две ступеньки, прислушалась. — Никого нет.
— Может, и померещилось, — неохотно согласился Алексей. Еще раз обвел взглядом двор, деревья подле дома, сад, уже затушеванный сумерками. — Пошли. Вроде все тихо…
Открыл дверь, пропустил Люсю, вошел следом за ней.
Тиунов, вжавшийся в землю за толстой липой и наблюдавший за крыльцом в просвет между деревьями, опустил револьвер. Повернув голову, встретился взглядом с вопрошающими глазами Козыря. Мотнул головой назад, осторожно, плавно поднялся. Привстал и Козырь. Подхватив пилу и мешок с топорами, они, согнувшись, оглядываясь, побежали в глубь сада. Выпрямились, перешли на шаг, лишь когда деревья полностью заслонили детдом.
— Успел разглядеть хмыренка? — Козырь сунул под армяк револьвер, подбросил на плече торбу с колунами.
— Шустрый такой: шило с глазами? — на всякий случай уточнил Тиунов. И, когда Козырь кивнул, успокоил: — Разглядел, разглядел вашего Еремейку. Завтра на субботнике и возьмем.
— Второй тоже, кстати, с парохода. Видел я там эту рожу.
— Черт с ним, — Тиунов зевнул. — Заказа на него не было.
— Подфартило нам, — Козырь сплюнул сквозь зубы. — Шкет мог забиться в угол…
— Тогда я подпалил бы этот муравейник, — проговорил Тиунов. — Пожар, детишки в панике, хватай кого хочешь.
— Обалдел? — Козырь испуганно оглянулся. — Светло ведь!
— А я бы под утро. Когда все сладенько спят… Граждане зеваки понабежали бы: шум, гам,
