— Когда-то был главный склад, — проходя вперед, сказал Егорычев. — Это когда по железной дороге грузы подвозили, а сейчас машинам подъезд неудобен, вот и хранится здесь то, что никому не нужно, а выкинуть жалко. Ну ничего, скоро списание, половина пойдет на свалку.
Марвич огляделся. Рядом с лопнувшими мешками, грудами ржавых деталей, покореженными коробками высилась аккуратная пирамида нераспакованных приборов; судя по сохранившимся в памяти остаткам школьной физики, это были осциллографы.
— И их тоже на свалку? — удивился Марвич.
— А куда ж? — равнодушно произнес Егорычев. — Раз они на заводе без надобности… Давно хранятся, устарели небось.
— Но, может быть, где-то осциллографы нужны позарез! Передали бы. Или — в школу.
— Чудак вы, лейтенант, право слово! Да кто будет этим заниматься, когда проще списать?
Конечно, так проще, подумал Марвич. Разбить кувалдой, разрезать на куски, сжечь, и поставить в ведомости галочку, и лечь спать с чувством выполненного долга. Как-то вместе с другими членами комиссии по списанию ему пришлось кромсать ножницами чуть замасленные, но совершенно целые полушубки, которые списывали по истечению срока носки. Бессмысленное и унизительное было занятие. Ведь, кажется, можно было продать эти полушубки сотрудникам, даже раздарить в конце концов… Нет, не положено!
— Да что вы смущаетесь? — скупо усмехнулся Егорычев. — Разве только осциллографы? Вон бязь лежит подопревшая, поролон, куски телекабеля — много такого, что могло бы пригодиться в хозяйстве. Но — мелочи. А кто будет заниматься мелочами, когда завод дает продукции на миллионы?
Равнодушие — вот основа многих наших бед, ржа, которая может разъесть любое доброе начинание, думал Марвич. Кто-то равнодушный вначале закупил без меры, без истинной необходимости, лишь бы истратить фонды. Другой — такой же равнодушный — не использовал вовремя эти осциллографы, бязь, кабель, оставил лежать их мертвым грузом. Третий хранил их как попало, четвертый спишет — и все правы, все регулярно получают премии. А если отсюда что-то украли, тоже волноваться не будут — спишут…
Марвич внимательно осмотрел все шесть дверей одну за другой. Скорее это были не двери, а массивные ворота, которые открывались наружу. На одной створке посередине был закреплен пронизанный осью здоровенный брус, который в вертикальном положении не мешал открывать ворота, а повернутый горизонтально, входил концами в две кованые скобы и таким образом служил простым, но надежным запором. Снаружи повернуть его было невозможно.
Возле последней двери, выходящей как раз на железнодорожный переезд, Марвич насторожился: мусор на полу был прочерчен бороздами, словно что-то тяжелое тащили волоком.
— Эту дверь открывали, — сказал он неуверенно.
— Точно, — успокоил его кладовщик. — Я ее отворил на прошлой неделе, чтобы светлее было. — Он показал рукой в сторону противоположной стены. — Видите, вон там старые станки, столы поломанные, негодное оборудование — готовили к списанию, вот я двери и открыл, чтобы номера записать.
— И сами такие тяжести перетаскивали?
— Ну что вы! — рассмеялся Егорычев. — Целая бригада полдня работала.
— Ваши рабочие?
— А, конечно ж, наши.
— Может, вспомните, кто именно?
— Боюсь, всех не упомню. Но ежели надо, можно сверить у бригадира. Наряд-то он закрывал.
Над этой же дверью в узком, похожем на бойницу оконце было выбито стекло, осколки валялись на полу; Марвич нагнулся и присвистнул: излом стекла был чист. Какие-то пока неясные нити сходились именно к этой двери.
— Давно выбито стекло? — спросил он.
— А бог его знает, — скучая, ответил Егорычев. — Мальчишки, похоже, баловались. Через окно-то все равно и кошке не пролезть.
— Ну, кошка, положим, пролезет.
Марвич еще раз принялся осматривать дверь. Сшитые болтами смоленые плахи были несокрушимы, гайки намертво зажала ржавчина, к ним явно никто не прикасался. Он одной рукой потянул дверь на себя за скобу, а другой толкнул кверху брус, тот повернулся удивительно легко. Странно, в торец бруса почти полностью был вколочен новенький гвоздь, шейка его поблескивала, словно ее отполировали. Никакой пользы этот гвоздь принести не мог. И такие же как будто бесцельно вбитые гвозди он обнаружил в двери как раз на уровне оси запорного бруса — один вверху, другой внизу.
Егорычев долго чесал в затылке, хрипел и кашлял.
— Понятия не имею, — сказал он после длительного раздумья. Одно точно: никаких гвоздей я не вбивал.
Срочная ревизия, проведенная на складе, обнаружила недостачу шести тюков с фильтрами производства японской фирмы «Тошиба». Фильтры хранились десять лет, были подготовлены к списанию, а что они из себя представляли, никто сказать не мог. Главный технолог завода предполагал, что скорее всего это были полистироловые диски, наполненные гранулами химического дезактиватора. Звучало солидно, но Марвич ему не поверил хотя бы потому, что подобные диски никому не нужны, их не оденешь, не продашь.
11
— Что ж, можно считать, кое-что есть. Первый круг замкнулся, — сказал Пряхин и двинул к Марвичу стеклянную пепельницу. — Курите.
Это был знак высшего расположения, ибо сам Пряхин не курил и не любил, когда другие отравляют воздух в его кабинете. Марвич оценил начальственное одобрение и с благодарностью кивнул.
— Спасибо, Николай Павлович, не курю.
— Ну, тогда молодец!
Сидевший в стороне Фатеев подтянул к себе пепельницу, повертел в руках, посмотрел сквозь прозрачное дно на свет и с сожалением толкнул обратно по гладкой поверхности стола.
— Он у нас вдвойне молодец, Николай Павлович. Раскрутил дело с покушением на Лукашина в хорошем стиле. Культурно. Так что, думаю, пора лейтенанту бежать за шилом — протыкать в погонах дырки под новые звездочки… Осталась, правда, одна досадная мелочь: надо разыскать преступника.
— Да, еще пахать и пахать, — кивнул Пряхин. — Но теперь мы, по крайней мере, знаем, что на фармзаводе похищены японские фильтры… Кстати, вы не сказали, что они собой представляют. В моем понимании фильтр — это основная деталь противогаза; уголь, какая-то вата, ну, может быть, песок. А чем японский песок лучше русского?
— К сожалению, толком никто не знает. Закуплены эти фильтры десять лет назад, пока их получили, сменилась продукция; из инженеров, работавших тогда, остались только директор да Лукашин…
— Лукашин? — прервал его Пряхин и прошелся по кабинету, поглаживая на ходу бритую голову. — Это уже теплее. Вот цепь и замыкается по первому кругу… Без большой натяжки можно предположить, что японские фильтры были вынесены или, скорее, вывезены с заводского склада в четверг примерно в девять — девять двадцать утра. Лукашин, который как раз в это время подходил к забору, пытался, видимо, препятствовать ограблению, и один из преступников — а было их, наверное, не меньше двух, потому что, скорее всего, тюки вывезены на машине — выстрелил в него. Кто был этот стрелявший? С достаточной долей вероятности можно предположить, что он и вор, укравший у Барановой чемодан с пистолетом, — одно лицо, в этом Валерий Сергеевич прав. Конечно, теоретически может быть, что один украл пистолет, передал другому… Но оружие у этой, прямо сказать, не лучшей категории людей создает иллюзию силы, расстаются они с ним неохотно, так что подобная ситуация встречается редко. Будем считать, что вор — слесарь и живет в нашем городе. Теперь встает вопрос: как преступники проникли в запертый склад и как закрыли его за собой? У Валерия Сергеевича есть любопытная версия на этот счет. — Он повернулся к
