Узнав, зачем приехал Марвич, он оживился и, опасливо озираясь на двери дачки, зашептал почти на ухо:
— Слушай, друг, забери меня отсюда на денек, а? Скажи ей, — он кивнул в сторону двери, — что без меня вам никак не обойтись. А то спасу нет, только и знаешь, что в цветочках-ягодках копаться да спать после обеда. На рыбалку — нельзя, к друзьям — нельзя! Будь мужиком: уважь!
Мужская солидарность — не пустой звук. Через час Марвич с Быковым сидели в пивбаре и потягивали из запотевших кружек холодное пиво.
— Мои грузчики — ребята настоящие, золото будет — не возьмут, — твердо сказал Быков, выслушав лейтенанта. — А вот бичи — те могут, те за бутылку мать ограбят.
— Какие бичи?
— Которые осужденные на пятнадцать суток. Их к нам пригоняют двор убирать, на стройку — перенести-поднять… Правда, говорят, это дело собираются отменить.
— Так не со двора же вывезли фильтры, а со склада, куда они доступа не имеют.
— А поточнее: с какого склада?
— С шестого.
— С хламидника? Они там и вкалывали! Моим грузчикам резона нет старье с места на место перекладывать, на сигареты не заработаешь.
— И много пятнадцатисуточников там работало?
— Точно не скажу, меняются почти каждый день. И потом они все как-то на одно лицо — серые… Надо подумать. — Быков сдул пену и одним глотком отпил полкружки. — Вот что, познакомлю-ка я тебя с Философом.
Философ жил в старом, покосившемся домике; похож он был на земского врача или учителя чеховских времен, и это сходство явно сознательно подчеркивалось старомодным пенсне и соломенной шляпой с твердыми полями, однако блеск стекол не мог скрыть мутность глаз, нездоровую серость кожи.
— Чего уставился?! — Философ исподлобья глянул на Марвича. — Да, я алкоголик! Свободный алкоголик! Думаешь, ты лучше? Ты раб. Раб тачки, к которой прикован! Я же свободен в мыслях своих и поступках, ибо отрешен от собственности, которая висит на шее.
— Блестяще! — сказал Марвич. — Не хуже, чем в театре. Горький, «На дне»… Но о собственности поговорим потом. Мы к вам за помощью. Скажите, когда вы, отбывая пятнадцать суток за хулиганство, работали на химфармзаводе, там не произошло что-нибудь… Необычное?
Философ возмутился до глубины души.
— Мои пятнадцать суток — позорный факт в деятельности нашей милиции. Беззаконие!.. Ну, ладно, — сменил он гнев на милость. — Я их прощаю! Что же касается завода, то там валяется без присмотра столько добра, что не красть может только безрукий.
— Вы не преувеличиваете?
— Ничуть! Огромные костры из ящиков! Мешки с цементом и алебастром под открытым небом, куча тюков с импортной замшей; наверно, английской, — своими руками ее сложил, подготовил к сожжению. Значит, опять сожгут наши с вами деньги! Огромные деньги! А тут недельку не выйдешь на работу, уже бежит участковый: «Тунеядец! Тунеядец!» Да я за одну эту замшу мог бы выпивать до конца жизни!
— И вы, конечно, не молчали?
— Разумеется. Я возмущался, я протестовал! Обратился даже к дежурному милиционеру, но ведь никому нет дела до общественного добра…
— Да, — произнес Марвич, вставая. — Насчет общественного — это вы хорошо сказали. Главное — вовремя. Мы вас, наверное, еще вызовем. Не волнуйтесь, в качестве свидетеля.
Придя в отдел, Марвич затребовал списки всех, кто последний месяц трудился под милицейским надзором на фармзаводе. Пестрый это был люд: завсегдатаи и случайные командировочные, сапожники и токари, врач и часовой мастер — попробуй зацепи в этом калейдоскопе того единственного, кто решился ради нескольких тюков замши выстрелить в человека.
13
Фатеев пришел сияющий: слесаря он «вычислил».
— Так вот, — рассказывал он Марвичу, — подключил я к этому делу облсовпроф, и мы прочесали весь город на предмет выявления самодеятельных художников. И выяснилось: на одном карликовом автотранспортном предприятии, громко именуемом АТП-1, скромно трудится слесарем по ремонту — слышишь: слесарем! — твой тезка Валерий Ситников, который не только регулярно оформляет стенгазету, но и играет в духовом оркестре.
— На чем?
— По-моему, это к делу не относится. Не перебивай… Живет в общежитии, раньше жил на частной квартире, есть ли тетка — пока неизвестно. Характеризуется гражданин Ситников весьма обтекаемо: работает средне, то есть не хуже, но и не лучше других, но уж больно любит подкалымить. Другие слесаря тоже не ангелы, однако, когда пропадают дефицитные детали, все грешат на Ситникова. А внешне развязный, но обходительный, с дежурной улыбочкой.
— Все это лирика, — сказал Пряхин, когда Фатеев ему обо всем этом доложил, — Баранова его опознала?
— Да ну их, этих женщин! — огорченно махнул рукой Фатеев. — У нее, видите ли, плохая зрительная память. Мусолила фотографии целый час и ничего определенного не сказала. Подруги, те вообще с трудом вспоминают эпизод в вагоне… Ладно, думаю, Ситников — завсегдатай танцплощадки в горсаду, схожу-ка я туда вместе с Барановой, пусть они столкнутся, словно невзначай. Живой человек все-таки не фотокарточка, может, она и опознает, да и его реакцию интересно понаблюдать. С трудом уговорил Баранову… Ждали мы недолго. Появился Ситников с какой-то девицей, прошел мимо нас, окинул Баранову безразличным взглядом, и ни одна жилка на его лице не дрогнула. И она не может сказать ни да, ни нет.
— Не огорчайся, Володя, — сказал Пряхин. — Ее показаний все равно недостаточно, к ним нужен еще пистолет… Вы его пощупали?
— Конечно! Но джинсы — не та форма, чтобы таскать в них такую бандуру, и вообще она, разумеется, спрятана подальше. Дурак он, что ли…
— А что Лукашин?
— А Лукашин помнит только красную рубашку, для него Ситников — пустое место.
— А машину Ситников не брал?
— В тот печальный четверг был день техосмотра. До двенадцати ноль-ноль ни одна машина из гаража не выезжала.
— Но машина была…
Пряхин прошелся по кабинету, остановился за спиной сидящего у стола Фатеева и положил руку ему на плечо.
— Значит, так: будем ждать, пока на горизонте не появится замша. Придется дать ориентировку по всей стране, но, думаю, что долго выжидать не придется: вряд ли преступники удержатся, чтобы не превратить хотя бы часть украденной замши в деньги… Конечно, могут возникнуть трудности с идентификацией, но тут уж слово за экспертами.
— Экспертиза? — встрепенулся Марвич. — Так ведь есть Лукашин!
— Правильно! — подхватил Пряхин. — А кроме того, понаблюдайте потщательнее за Ситниковым.
Сегодня впервые Марвич застал Лукашина уже сидящим на скамейке возле клумбы, рядом лежали раскрытый блокнот, ручка, а сам он со счастливым выражением мечтательно глядел в небо.