Сзади шевелится вокзал, благоухая букетом своих лотков и сортиров, позвякивая криками и быстрыми, вполноги, диалогами, пришепетывая подошвами, вздохами спящих и одышкой опаздывающих. Время от времени в его недрах, сверху, как глас божий, зарождается грубый репродукторный рык. Тяжелый и нечленораздельный, он на несколько мгновений придавливает вокзальную суету и наглым жирным червяком высовывается на улицу. Ив прислушивается — может быть, все-таки, объявят посадку? Нет… на юге дожди, шоссе перекрыты… похоже, застряла она здесь до завтрашнего утра, как минимум. Снаружи прохладно. Она съеживается, подносит руку к горлу и застывает так, сгорбившись и опустив плечи. Вкрадчиво подкатывает такси. Шофер перегибается через сиденье; зубы его странно белеют в зеленоватой темноте салона — не иначе как улыбается:
— Эй, рыжая! Садись, довезу!
Ив отрицательно мотает головой, и таксист отваливает. На маленькой площади вечер перемешивает густые сумерки, как в миске, добавляя по вкусу ветра и пыли. В получившемся вареве медленными клецками вращаются автомобили, булькают автобусы, остро пахнет дизельным выхлопом. Ив вздыхает и пожимает плечами. А почему она, собственно говоря, не поехала с этим таксистом?
— А какая разница? Что тут делать всю ночь на этом вокзале? Что я, привязана к нему, что ли? Вот возьму, да и смоюсь…
— А сдать билет.
— Ага. Вот так просто пойти и сдать. Жестко и непреклонно. И вообще, чем этот город хуже любого другого? Какого черта еще куда-то ехать?
Ив лезет в сумочку и достает смятую пачку сигарет.
— Гляди-ка, последняя… Верный знак. Самое время начать новую жизнь.
— Какая подруга? Что ты чушь-то мелешь… мы с ней едва знакомы. Работа? Можно подумать, что речь идет о банкирше-адвокатше! Тоже мне, синекура — официантка на пляже… Подносы таскать я смогу и в городе. Разве нет?
— То-то же! Вот возьму чемодан и… а кстати, где чемодан?
— Ах, ну конечно! В зале, на скамейке…
И она поворачивается, чтобы идти за этим своим чемоданом, но тут, ни с того, ни с сего, под самым ее ухом мощно врубается знаменитый похоронный марш, настолько громко и неожиданно, что Ив шарахается в сторону.
— Это что, знак?
Это и в самом деле всего лишь уличный музыкант, пристроившийся со своей пианолой сбоку от вокзального зева. Проходя в зал, Ив бросает ему монетку, и он отвечает скорбным кивком в такт тягучим шопеновским страданиям.
Обмен билета на деньги проходит на удивление быстро, что лишний раз убеждает Ив в правильности ее спонтанного выбора. Она вообще предпочитает действовать именно так, ориентируясь на мгновенные подсказки интуиции, вылавливая знаки и приметы из повседневной сумятицы мелких событий. Кстати подошедший или, наоборот, безнадежно опаздывающий автобус, случайно услышанная реплика, неожиданно проглянувшее солнце, высунувшаяся из переулка дворняжка, полнолуние и лужа на дороге отчего-то всегда оказываются для нее достаточно веским основанием для принятия решений, обычно именуемых «жизненно важными». И хотя результаты трудно назвать блестящими, никто не может поручиться, что более конвенциональный метод имел бы лучшие последствия.
Решительно стуча чемоданными колесиками, Ив выходит на прежнее место перед вокзалом и останавливается, выбирая направление. За несколько минут ее отсутствия привокзальное варево загустело еще круче. Русла вливающихся в площадь улиц уже почти неразличимы в однородном месиве смога, темноты и люминисцентного марева реклам. В которую из них? Хваленая интуиция, как назло, проявляет совсем несвойственную ей молчаливость.
Девушка неуверенно переступает с ноги на ногу.
— Алло, госпожа! Алло!
Ив оборачивается. Музыкант, привстав на своем месте, призывно машет ей рукой.
— Ну вот он, знак, — облегченно вздыхает Ив. — А ты волновалась…
Волоча за собою чемодан, она подходит к пианисту.
— Да?..
Увы, наглец не смотрит на нее, копошась в бесформенной куче тряпья у себя за спиной. Ив возмущенно дергает плечом и уже поворачивается уходить, но тут музыкант торжествующим жестом вытаскивает на свет неожиданно чистую подушку.
— Вот! — говорит он, улыбаясь обезоруживающе широкой гнилозубой улыбкой. — Седай сюда, красивая. А то стоишь там, как подосиновик, вид загораживаешь.
Ив медлит, тщетно борясь с любопытством.
— Да ты не бойся, — заверяет музыкант, неправильно истолковав ее колебания. — Насекомых нету. Были когда-то, врать не стану, но сейчас нету. Сейчас мы со Жмуром интеллигенты…
Он начинает суетиться, все так же не вставая с места, но на удивление быстро и толково организуя окружающее пространство: расстилает на мостовой большой пластиковый мешок, пристраивает на нем Ивин чемодан, наверх водружает подушку и, наконец, распахивается в широком приглашающем жесте:
— Королеве — трон! А как же иначе… Седай! Тебя как зовут?
— Ив, — отвечает она, решительно усаживаясь на «троне».
— Ив! — восторженно вопит пианист. — Королева ив! Царица полей!..
— Ну уж нет, — с достоинством возражает Ив. — Царица полей — это кукуруза. Кукурузой — не желаю!
— Не желаю… — завороженно повторяет за ней странный музыкант, склонив голову и будто вслушиваясь в ритм этих обыкновенных слов. — Не желаю… Ах! Конечно! Исполняем любое желание королевы!
Он кивает и, вдохновенно запрокинув косматую голову, опускает руки на клавиши. Ив уже раскатывает губу, ожидая услышать что-то церемониально-торжественное в свою королевскую честь, но, к ее удивлению, пианола вновь заряжает траурный марш Шопена.
Новый Ивин знакомый работает всем телом, преувеличенно высоко поднимая руки и с африканской страстью обрушивая их на несчастный инструмент. Голова его дергается из стороны в сторону, как у горячечного больного; длинные, заплетенные в косички волосы черным с проседью облаком мечутся вокруг, задевая зазевавшихся прохожих. И те, видимо, с испуга или еще почему-то не остаются в долгу. Деньги так и сыпятся в широкополую шляпу артиста. Закончив играть, он вытирает пот со лба и подмигивает.
— Каждые пять минут, как штык. Двенадцать шопенов в час, девяносто шесть — за смену. Работа есть работа… Зато и заработок — дай Бог всякому.
