Записки кукловода

Пианист тянется за шляпой и ловким кругообразным движением подбирает деньги.

— В среднем червонец за раз, спасибо Шопену… Мементо мори!

— А ты что, только похоронку играешь? — удивляется Ив.

— Я? — смеется пианист. — Я вообще не играю. Ты что, не заметила? Это потому, что ты не музыкантша, как и я. Меня вот слухом Бог обидел. За музыку у нас Жмур отвечает.

— Жмур?

— Ну да, Жмур… — он кивает на свой инструмент. — Это же органчик. Он только на похоронный марш запрограммирован, оттого и зовется Жмуром. А я, видишь, при нем, как Зубин Мета — дирижером. Изображаю бурную деятельность. У меня, кстати, и кликуха такая — Зубин Мета.

Ив улыбается.

— А что ж ты такую мрачную программу выбрал, Зубин Мета? Нашел бы чего повеселее…

— Ошибаешься, королева! На веселом много не соберешь. А смерть, она завсегда в моде. Люди этого любят. Мне один парень так объяснил. Если, говорит, ты похоронный марш в состоянии услышать, то значит — жив пока еще. Кто-то другой вот ноги протянул, а ты еще ходишь! И поэтому получается, что нету на земле более жизнеутверждающей мелодии, чем эта. Во как!

Он умолкает, покряхтывая и качая головой, как будто собираясь с духом. Наконец решившись, артист снова ныряет в кучу у себя за спиной и на этот раз выуживает новенький бубен с маленькими металлическими тарелочками по обечайке.

— У меня к тебе деловое предложение, королева, — говорит он смущенно. — Видишь ли, местный полицейский начальник нас со Жмуром допекает. Совсем достал. Я уж ему отчисления увеличил, все равно не отстает. Ты, говорит, не Зубин Мета, а мошенник. Ты, говорит, вместо живой музыки людям суррогат втюхиваешь, а потому подпадаешь под уголовную статью закона. Даю тебе, говорит, неделю. Либо начинай играть по-настоящему, либо — уматывай… Вот я и подумал: если бы кто-нибудь сидел здесь рядом и хотя бы легонько потряхивал в такт Жмуру этим инструментом, то тогда ведь получилась бы самая настоящая живая музыка, правда? Даже целый оркестр! А, королева? Войдешь в долю? Тридцать процентов выручки — тебе.

Последние предложения он произносит просто даже умоляюще.

— Ты что, серьезно?

— Конечно! — заверяет ее привокзальный Зубин Мета со свойственной индийским дирижерам горячностью. — Ты лучше всех подходишь. Во-первых, ты офигительно рыжая, тебя далеко видать, даже в темноте. Это, так сказать, дальняя реклама. Во-вторых, ты офигительно красивая — это реклама ближняя. В-третьих, в музыке ни хрена не смыслишь, как и я, а значит, нос задирать не станешь. Все плюсы налицо… Не согласна на тридцать — давай тридцать пять! Больше, извини, не могу. Жмур тоже в доле — ремонты, то да се…

— Сорок, — твердо говорит Ив. — Нам двоим поровну, а Жмур и двадцатью процентами обойдется.

— Королева… — восхищенно всплескивает руками Зубин Мета. — Ну как есть королева! Не зря я на тебя сразу глаз положил. Договорились! Играй!

Он нажимает на кнопку, запускающую Жмура, и с новой силой обрушивается на клавиатуру. Ив пробует бубен, сначала робко, потом все громче и увереннее. Попадать в такт простой мелодии и в самом деле не составляет труда. Прохожие исправно бросают монетки.

Закончив играть, Зубин Мета проверяет выручку.

— Двадцать пять! — торжествующе объявляет он. — Сто пятьдесят процентов экономического роста! Эх, золото ты мое рыжее! Играем еще пять раз и идем в кабак, обмывать. Выпьем за искренний союз, связующий Моцарта и Сальери! Я угощаю.

«Ну вот, — думает Ив. — Работа уже есть. А там, глядишь, и с жильем разберемся… и со всем прочим…»

С чем ты там разберешься, глупая девчонка? Посмотри на него внимательнее, дурочка… да разве он тебе пара, этот гнилозубый ловкач? Ну нет… такого безобразия я не допущу. Если уж ей так непременно, кровь из носу, потребовался друг и партнер, то придется позаботиться об этом специальным образом… Я осторожно протягиваю руку и хирургически точным движением вытаскиваю у нее ребро. Вот так…

Ив ойкает.

— Что такое? — с беспокойством спрашивает Зубин Мета. — Или вспомнила чего?

— Нет, — говорит она, держась за бок. — Что-то будто кольнуло… Ничего, уже прошло.

Ну и хорошо. Зачем тебе столько ребер? Я принимаюсь за работу. Мужчину лепить намного легче, чем женщину. Он довольно просто устроен, а потому не требует сложной системы управления. Для этой куклы вполне хватает трех-четырех ниток, дергая за которые, гарантированно получаешь необходимый результат. Кроме того, незачем уделять такого большого внимания деталям. Поди ошибись при изготовлении женщины… там каждый миллиметр важен. Стоит дрогнуть руке, стоит выйти носу чуть длиннее, а ногам — чуть короче, стоит всего лишь одному кустику волос оказаться по недосмотру не на макушке, а на губе — и все, пиши пропало, вся работа насмарку.

В случае же с мужчиной о качестве можно вообще не беспокоиться. Этому примитивному существу решительно наплевать на то, в каком виде он сошел с верстака. Горбатый и кривобокий, щекастый и пузатый, волосатый, как медведь, и очаровательный, как обезьяна, он в любом случае будет непоколебимо уверен в своей совершеннейшей неотразимости. Во всей Вселенной не сыскать более самодовольного и самоуверенного создания. Обычно я леплю их не глядя, пачками, в перерывах между футбольными трансляциями, когда все равно делать нечего и надо как-то убить время.

Но на этот раз я все-таки стараюсь сделать его немного попрезентабельней, ведь это — для нее, для Ив. Будет обидно, если она достанется какому-нибудь уроду. Поэтому сначала я ваяю что-то в духе Аполлона. Выходит красиво, прямоносо и очень мускулисто. Но когда он открывает глаза, то в них светится такой самовлюбленный кретинизм, что меня тошнит прямо на него, и бедняга захлебывается, даже не успев толком родиться. Может, оно и к лучшему? Наученный собственной ошибкой, я леплю куклу попроще, среднюю во всех отношениях. Выходит вполне прилично, хотя и серовато. Я уже собираюсь вдохнуть в него жизнь, но останавливаюсь в последний момент.

— Это ведь для Ив, не так ли? — напоминаю я сам себе. Неужели даже для нее ты не можешь придумать что-нибудь особенное?

— Но что? Что? Дать ему что-то такое, чего нет у других?

— Нет, не годится: будет, как с Аполлоном… самодовольный чурбан — это ужасно.

— Тогда, наоборот, отними у него что-нибудь, что есть у других.

О! А это, знаете ли, идея… Я лезу пинцетом в область спинного мозга, заведующую самодовольством, и перевязываю проводник. Интересно, что теперь получится? Хорошо? Плохо? Вообще-то, подобные эксперименты мне не по душе, но дальше раздумывать поздно: Ив уже закончила играть и в настоящий момент едет в кабак со своим новым приятелем. В конце концов, всегда можно вывести парня из игры, если он вдруг начнет блажить или еще что… это ведь всего-навсего кукла, не так ли?

И тем не менее, нужно еще что-нибудь добавить, а не только отнимать. Но что? А! Ну конечно! По крайней мере, на первом этапе он должен уболтать Ив, отвлечь ее от этого чудовищного псевдомузыканта. Следовательно, логично будет добавить ему способностей в области говорильни. Поймав пролетающую искру, я вкладываю ее в рот марионетки, прямиком под язык. Чтоб жег глаголом Ивино сердце. Ну вот, теперь все, теперь готово.

Я вдыхаю в него жизнь, и он садится на верстаке, хмуро оглядываясь по сторонам. Непонятно отчего волнуясь, я жду его первых слов.

— Ну и харя! — говорит он, с отвращением глядя на собственное отражение в висящем на стене зеркале.

Гм… вот так начало…а я-то, дурак, ожидал возвышенной оды…

— Это ты сам, — поясняю я ему на всякий случай.