заморозки, снежная пороша… а в июне могут полить ледяные дожди… И будешь с нежностью вспоминать лето, которое было когда-то в апреле…
Итак, 4 апреля 1974 года. Я стою на перроне Рижского вокзала. В небе – полная, рыжая луна… низко-низко… кажется, можно дотянуться рукой и потрогать этот огромный апельсин… Воздух – тёплый, мягкий, обнимающий невидимыми руками…
Меня никто не провожает. Только эта рыжая луна. Только этот тёплый вечер. Мои вещи в купе. Я гуляю по перрону без плаща. Темно и тепло, как в Крыму в бархатный сезон…
Наконец-то я еду к отцу! Уже никто меня не удержит и не остановит. Никакие ультиматумы. Ничьи угрозы. Ничьи слёзы.
Я знаю, что должна его увидеть.
Одна ночь меня отделяет от встречи с ним. Только одна ночь.
Одна ночь и – семнадцать лет жизни без него…
Ночь в поезде. Весёлая рыжая луна бежит за моим окном… Тысячи барабанщиков выстукивают музыку ожидания… музыку предвкушения встречи…
Совершенно невозможно уснуть. В памяти прокручиваются те немногие воспоминания, которые у меня связаны с отцом… Господи, мы так мало жили вместе! Всего полгода. Да и в те полгода почти не виделись, он работал на другом конце города и возвращался домой, когда я уже спала…
Воспоминание первое: мне – года три, он пришёл, а я дома одна. Это – ещё в Днепропетровске, на Философской улице. Мы жили тогда в коммуналке, и я оставалась порой одна в нашей комнате. Отец – высокий, темноволосый, в белом полотняном костюме – стоит у синего вечернего окна… Прекрасный, как принц из сказки. Он ждёт маму, а мамы всё нет, и я смотрю на него, как заворожённая…
Воспоминание второе: отец и мама встречают нас с бабушкой в Оренбурге, на вокзале, на перроне, мокром и сверкающем от майского дождя… Едем в такси по мокрым, сверкающим, цветущим улицам… Подъезжаем к нашему дому на окраине Оренбурга, непролазная грязь… и отец несёт меня в дом на руках… Мне пять лет, и отец первый раз несёт меня на руках! Самое сладкое воспоминание.
Воспоминание третье: мы с отцом в цветущей летней степи за нашим домом. Отец катает меня верхом на спине, я понукаю его… мы падаем вместе в траву и хохочем… Самое весёлое воспоминание.
Воспоминание четвёртое: чёрная степь за окном. Я стою на стульчике у окна. Отец, в пальто и шляпе, с чемоданом в руке, подходит, молча целует меня, и я вижу, что он плачет… Он уходит. И я понимаю, что он ушёл навсегда. Мне шесть лет. Самое горькое воспоминание…
Воспоминание пятое: зима, отец приезжает в Оренбург повидать меня. Мне семь лет. Он провожает меня в школу, мы идём по белой тропинке, он расспрашивает меня о моей жизни, он держит меня за руку. Не доходя до школы, мы прощаемся и расходимся в разные стороны. Мы расходимся в разные стороны, и всё оглядываемся и оглядываемся друг на друга, и машем друг другу… а солнце светит так ярко… снег… солнце… тёмная фигура отца – на белом снегу… Самое ослепительное воспоминание…
Да, ровно пять. Их так мало, что растерять их, или что-либо забыть – невозможно.
Воспоминаний – горстка. Можно сказать: жалкая горстка… Но они такие драгоценные, и так отшлифованы моей памятью, что светятся, как бриллианты… Целая горсть бриллиантов! Я несказанно богатый человек.
А буду ещё богаче… богаче… богаче…
А ещё это похоже на детскую игру в «секретики». Как, вы не знаете эту игру? Тогда я расскажу. Это такая простая и очень трогательная игра. В земле (где-нибудь в укромном уголке двора или сада) выкапывается крошечная ямка, и в неё кладутся детские драгоценности: какой- нибудь красивый камушек, фантик, прозрачный шарик, обрывок золотистой ленточки, цветочек, листик – и всё это закрывается аккуратно стёклышком. Получается красивая, под стеклом, живая картина. После продолжительного любования она засыпается землёй или песком. Теперь главное – пометить это место, невидимо для других, но понятно для себя. Чтобы потом, много-много раз, приходить сюда, отрывать свой «секретик» и радоваться, что он никем не тронут, всё на месте: и шарик, и ленточка, и камушек… и все остальные драгоценности… Так и мои воспоминания об отце: они зарыты в таком укромном месте, что никто о них даже не догадывается, и я отрываю их, когда хочу, и радостно убеждаюсь, что всё на месте: вот синее окно, вот прекрасный принц у окна, весь в белом… вот цветущая степь с высокими травами и высоким небом, и мы с отцом – добрый конь и счастливая наездница… а это – белая снежная дорожка, и тёмная фигура отца на белом снегу… Разрываю свои «секретики», любуюсь ними, как малое дитя, и нет меня счастливей…
А буду ещё счастливей, счастливей, счастливей…
И ничего-то я не знала, ничего! История моих родителей была для меня темна.
Так, несколько обрывочных разговоров, для меня не предназначенных… Говорить об отце было не принято. В доме был другой мужчина – другой отец, и его надлежало любить. Когда лишь однажды я призналась подружке в том, что люблю своего родного отца и скучаю о нём, эта страшная «крамола» вмиг дошла до моей мамы, и мне был большой выговор. За то, что я люблю не того, кого надлежит любить. Мне было одиннадцать лет, и я поняла, что об отце я должна молчать.
Я написала в то время маленькую повесть об отце. О том, как мы живём вдвоём с ним, как я его жду по вечерам, готовлю ему ужин, а потом мы говорим с ним – обо всём на свете… И я люблю его, люблю всей душой! Эту повесть я писала по ночам, под одеялом, с фонариком… А потом я её сожгла на пустыре – чтобы она не попала в руки моим домашним…
Бессонная ночь в поезде…
Утро. Солнце! Рига!
Ищу улицу Мичурина. Зайцев, Вячеслав Кондратьевич, дал адрес своей младшей сестры и сказал, что он её уже предупредил, и она рада будет меня принять.
Но Алла Кондратьевна в этот утренний час на работе, а меня приветливо встречает её пожилой муж, Сергей Сильвестрович. Напоил меня чаем. Я поставила в комнате свой чемоданчик. Здесь я проживу три дня, – подумала я. Не подозревая, что проживу почти месяц…
