Сюзанну.
— Она терпеть не может больных. Надо что-нибудь приврать… Когда она будет здесь… Пусть только придет.
— Прямо сюда? Он взмолился.
— Сюда. Мы не можем увидеться иначе, как у меня в комнате. Это твой дом, но мы должны встретиться. На полчаса. Завтра утром…
— Где она будет обедать?
— В гостинице.
— Она уедет?
— Сразу же.
— Хорошо. Я поеду в Париж двухчасовым поездом.
— Двухчасовым?
— Так у меня будет полчаса в запасе.
— Если ты опоздаешь, то все пропало.
— Опозданий не бывает. Вот уже много лет…
— Я думал выехать в полдень.
— Это ни к чему.
Анри больше не настаивал. Сюзанна вытерла брату лоб и рот. Улыбнулась принужденной улыбкой.
Анри сурово посмотрел на нее и сказал:
— Спасибо.
Она вышла из спальни.
Оставшись один, Анри заплакал. Сухие рыдания, детская гримаса. Анри плакал от стыда. Слезы, гримаса усиливали стыд.
— Даже болезнь, и та фальшива, — сказал он себе. Обыкновенный приступ болотной лихорадки.
— Если бы хоть жизнь моя была в опасности… При этой мысли он становился противен сам себе. Если бы он был в опасности, ему было бы страшно.
В любом случае оставалось только бежать. Обливаясь потом, он был словно муха на клейкой бумаге: чем больше бьется, тем крепче приклеивается.
Невезение, отнявшее у него в тот день возможность передвигаться, вызывало тошноту. Без Сюзанны он не мог бы заполучить Юлию, у которой не было его адреса.
Он на минуту успокоился: все-таки хорошо, что Сюзанна, знавшая Юлию, могла поехать иа вокзал вместо него. Худшей вестницы не найти — но ведь могло бы вообще не оказаться никого! Он вспомнил, что в его жизни так было всегда: ничего не образовывалось до тех пор, пока не доходило до самого худшего. Юлия никогда не была так близка, как в самые безнадежные моменты, когда, казалось, все пропало.
Он рассчитал, что ответ должен прийти через двенадцать часов: Сюзанна — или Юлия — дадут телеграмму. Двенадцать часов надо будет претерпевать муки. Он не мог в таком состоянии ни отвлечься от них, ни преодолеть. У него не было ни- силы, ни желания превозмочь; читать или работать? Это было невозможно. На столе лежал небольшой чемоданчик. Он открыл его, вынул таблетки из упаковки. В чемоданчике, как он проверил, лежал револьвер, фотографии, тетради. Усилие, с которым ему пришлось закрывать его на замок, окончательно его истощило; он обрушился на подушку как гиря.
Он позвал Сюзанну: ему хотелось уснуть. Она обещала отправить срочную телеграмму. Он выглядел спокойным, и это порадовало Сюзанну. Когда они расстались, то, казалось, они уже больше не ненавидели друг друга.
Оставшись один, он принял таблетки.
Заснул он быстро.
Пробудившись, он отчетливо услышал нечто вроде плача. Этот плач, усиливаясь, превратился в оркестровую музыку. Потом она умолкла. Потом возникла снова: торжественная, мужественная, резкая. Потом опять пресеклась длительной тишиной, из которой поднималась снова, одним движением, словно ангел, взмывающий в небеса из ночных сатурналий.
По тем фрагментам, что случайность — из распахнутого окна — ветер непонятно с какой стороны приносили ему, он так и не смог узнать, что это была за музыка (Бах, Бетховен, все одно). Вдруг ангел величественным криком распахнул занавеси: сквозь разодранные занавеси самое дно миров — больная пустота — распахнулась, словно книга.
Ему показалось, что ангел кричал, сокрушая стены:
— Ты должен выстрадать до конца свое ожидание!
В голосе его было что-то веселое и сверхчеловечески сияющее, и сияние это было светом глубочайшего падения.
Улавливал он с трудом: симфония, демонический ангел продолжали стенать.
Он поднес стакан к губам, чтобы скрыться; но он видел…
То, что открывал ему ангел, демон, без сомнения было
Преображенная, сокровенная и мертвая, она утратила плотность и возраст — обратилась в ничто, свелась к пустоте. Она была вечной молодостью и вечным отсутствием.
При виде той бесконечной прозрачности Анри заливался смехом и впадал в экстаз.
Смех говорил о своем предмете: «Как он прекрасен! это он! это она! (Юлия, возможно, уже мертвая)».
Они узнавали друг друга, они заливались вместе смехом.
— Так я и подозревал, — сказал себе Анри, — Юлия — ничто. Предметом моего ожидания является моя смерть.
Он весь заходился на подушке от сокровенного и сладкого смеха.
Но внезапно он остановился.
Его снова охватило желание видеть ее, говорить, смеяться вместе с ней. Он дивился, медленно постигая в своей лихорадке всю истощающую череду тревог, состояний переполненности и пустоты. Но выхода — никакого.
Он опять стал вычислять свои шансы. Сюзанна его ненавидела (или слишком сильно любила). Предаст…
Новые потоки пота.
Кроме сиюминутной тревоги — страха разминуться с Жюли — оставалась мысль о том, что она больше не любит его.
Отсутствие и бессилие сделать так, чтобы она полюбила, терзали его.
Без нее он был лишь обрубком червяка.
Все, что звучало в нем Юлией, выплескивалось, словно струи воды. Убийственное одиночество.
— Но все же только что я видел, — стонал Анри. — Я видел ее! Я смеялся с ней.
Его кололи болезненно-точные воспоминания.
Состояние обостренной чувствительности, в какое привела его лихорадка,
