Солнце пекло нестерпимо; на дороге пыль лежала толстым слоем и такая тонкая, мелкая пыль, что забиралась во все поры тела. Не прошло и получаса, как мы превратились в настоящих арапов и перестали проявлять даже слабые попытки защититься от нее. Одну спутницу мы высадили в Ольховом Рогу (вспоминается, что здесь Григорий чуть не утонул, когда возвращался со станции Миллерово), других – в станице Кошара, и оттуда уже поехали одни.
Солнце спускалось, стало прохладней, пыль одолевала меньше. Ехали по мало разбитой дороге, и иногда и прямо по целине, по седой от полыни степи. Кругом необъятная степь, идет уборка хлеба. Везде машины, косилки, и там и сям дымки, работают молотилки. Чувствуется, что здесь почти нет единоличников; либо колхозы работают день и ночь (ночью яркие факелы освещают группу: молотилку, над которой развевается красный флаг, и копошащихся около нее людей), либо зерносовхозы.
Они распахали огромное количество целины. Куда ни кинешь взгляд – везде черная пахота без единой межи и даже все дороги запахали тракторы. Вот идет их целая колонна, разрыхляя днековыми боронами вспаханную степь. Впервые видела я их работу. И она произвела большое впечатление: сила чувствуется, мощь.
Изредка попадаются балки, покрытые лесом, главным образом осокорь и верба, и по ним тянутся без конца «хохлачьи слободы» и казачьи станицы…
Не доехали 35 верст до Вешенской – лопнула шина. Шофер долго возился с ее починкой; солнце зашло; отовсюду возвращались с полей люди; проезжали верховые, четко рисуясь на вечернем небе, громыхали косилки, перекликались люди. Издали доносились песни. Сильнее чувствовались степные запахи: полынь, чебрец. Кружились ястреба, щебетали какие-то пичуги.
С колесом не ладилось, пришлось набить его тряпками и, хромая, по темной степи, без дороги добрались по Киргизской станицы. И здесь во дворе сельсовета, на машине, устроились на ночлег.
Глядя на темное небо, вслушивались в деревенскую тишину, изредка прерываемую лаем собак и далеким пением, вспоминались, оживали страницы «Тихого Дона», приобретали реальность исторического действия. Так и уснула я, вспоминая…
Утро было яркое, солнечное. Потихоньку, чтобы не разбудить Игоря, вылезла я из машины и пошла на площадь. Церковь с красным флагом; рядом школа. Посреди площади отгороженное место с памятником черным, деревянным и надпись: «Борцам Пролетарской революции, погибшим в борьбе с бандитизмом». И вокруг огород, очевидно, школьный. На этой площади пороли Мишку Кошевого.
На крылечке школы сидит женщина с ребенком. Другая, проходя мимо, кричит ей: «Тебя мы вчера выбрали в совет по ремонту школы. Так уж ты смотри, теперь ты несешь ответственность…» Сразу пахнуло новой жизнью, и красный флаг на церкви особенно ярко загорел…
Получив в совхозе новые камеры, мы помчались в Вешенскую. Вот навстречу красный обоз. На передней телеге развевается красное знамя с надписью: «Выполним на 100 % хлебозаготовки!» И длинная вереница телег с туго набитыми мешками медленно проплывает мимо нас.
Чем ближе к Вешенской, тем сильнее чувствуется близость реки. Чаще попадаются глубокие балки, заросшие лесом и кустарником; тянет прохладным ветерком. Вот и Дон блеснул синей лентой среди густых прибрежных лесов. И далеко, куда глаз не достанет, по Дону тянутся станицы, ветряные мельницы, хутора. Вот и хутор Базки. Значит, скоро и Вешенская, по «Тихому Дону».
Мчимся по-над Доном, переезжаем шаткий мост, какие-то люди сердито кричат шоферу: «По мосту тише!», на что он только крутит головой. И мы в Вешенской.
Вот РИК4, где допрашивали Лихачева, красное кирпичное здание. Вот старая церковь на площади, где Григорий принимал присягу. Точно по давно знакомым местам ходишь…
Бросили в РИКе вещи и спрашиваем председателя, как найти Шолохова. «А он уже несколько раз приходил, справлялся, не приходила ли машина», – он прерывает разговор и подходит к телефону. Разносит кого-то, кто допустил, чтобы машина стояла 4 часа в сутки. «Ты должен добиться, чтобы все двадцать четыре часа машина работала», – строго говорит он. Минут пять идет разнос, чувствуется настоящий фронт, горячее страдное время, где каждый час дорог. И опять радостная мысль: а вот это новая жизнь! «Тихий Дон» с его смутными делами уже – прошлое; кругом строится новая жизнь.
«Идите прямо по этой улице, у Шолохова дом лучше всех, отметней…» Пошли – и столкнулись с М.А. По первому взгляду трудно узнать обычного, московского Шолохова. Этот – почти бритая голова, майка, чирики на босую ногу. Загорелый, крепкий, ну и, конечно, неизменная трубка в зубах. Передавая наши дорожные впечатления, дошли до «отметного» дома. Только и отметина, что высокая антенна да новенький забор у палисадника.
Через полчаса сидели мы за столом и насыщались чудесно зажаренными куропатками, пили чай, молоко и защищались от настойчивых хозяек, считавших наши желудки бездонными.
К сожалению, Игорь подкачал: приехал с температурой и ангиной. Но он стойко переносил ее на ногах и даже ходил на охоту, пролежав в постели только один день.
Распорядок дня был таков: вставала я рано – в пять-шесть часов, усаживаясь на крылечке: грелась на солнышке и наблюдала неторопливую деревенскую жизнь. По двору уже давно хозяйничала бабушка; корова подоена и отогнана в стадо; Николай, добродушный парень, ведет Серого поить к Дону; бабушка кормит кур; у корыта хрюкают поросята (М.А. обещает зимой привезти колбасу из них). Собаки – четыре! – разного возраста (охотничьи) растянулись в тени. Тихо и спокойно; сидишь, и лень думать о чем- нибудь.
В 8 часов встают все обитатели. Первая высовывает белобрысую головенку из темной комнаты Светлана, жмурится (спят с закрытыми окнами и ставнями) и нерешительно выползает на крыльцо.
М.А. начинает возиться с радио и ловить разные станции; Горя5 с книжкой.
Мария Петровна, сдав своего двухлетнего Шурика6 матери (она обычно уносила его к себе домой и там возилась с ним), «собирала на стол».
Начинался завтрак и чаепитие. На столе появлялась огромная сковородка с жареным картофелем, котлетами или другой снедью, которая и была срочно очищена дотла; затем чай с чудесным медом, впитавшим в себя все степные ароматы, а особенно «чобор», исключительный по ароматности мед! После чая разбредались кто куда. Обедали в два-три часа и до такой степени плотно, что мы с Игорем прямо изнемогали. Кормили нас и стерлядью, и молодым барашком, дикими утками, куропатками, цыплятами. Подкладывали, не спрашивая согласия, а после обеда обязательно пили холодное молоко. Часов в семь чай с калачами, бабушка их исключительно вкусно печет, а на ночь: «Не хочет ли кто-нибудь молочка?»
Мне М.А. отдал свой кабинет; часто ночью я просыпалась и никак не могла сообразить, почему над моей головой сверкает шашка и торчат дула ружей. Игорь сперва спал в столовой, а когда приехал Кудашев, переселился на сеновал, куда только что привезли несколько возов душистого, мягкого сена; и хотя к ним на ночевку приходили и собаки и корова покушалась забраться в незапертые двери сарая, им так нравилось спать на сене, что они со всем мирились.
Жена М.А. – Мария Петровна отнеслась ко мне мило и приветливо, всячески ухаживала за мной, поверяла свои горести и огорчения, рассказывала о М.А. (но сдержанно). Все хозяйство ведет мать М.А. – Даниловна. У Марии Петровны большая родня: отец, мать, сестры – три, брат. Сестры учительствуют в разных местах. Отец, Громославский, бывший атаман, пошел добровольцем в Красную Армию, и, когда белые захватили Букановскую, он был арестован, четыре месяца дожидался смертной казни, а затем получил восемь лет каторги. Освободили его красные. Этакий бравый казачий офицер с седыми усами и отличной военной выправкой. Мария Петровна рассказывала мне:
– Работает М.А. по ночам, иногда вечером поспит и всю ночь работает. А то запряжет Серого и уедет по хуторам. И снова за работу.
Первый рассказ – «Нахаленок»7, сколько радости было у нас, когда он был напечатан! Он получил 200 рублей за него.
А какая у него была уверенность в своих силах! Он говорил мне: увидишь, меня будут переводить на иностранные языки!
Нам очень трудно было жить, но он упорно работал и был убежден, что добьется своего…
Показывала много фотографий… Вот М.А. – сидит в чашке с водой, ему год-полтора, с крестом на груди; вот он маленьким гимназистиком – приготовишка! Группа: отец, мать и он – лет 12; вот М.А. продотрядник (комиссар!) в кожаной куртке и кепке – чудесный парень!
Светланка – копия отца: такой же вихор торчит над уморительно крутеньким лобиком, только глаза не
