сопротивление, произвести не только революцию политическую на основе экономического развития и роста производительных сил, преодолевает также целый ряд враждебных идеологических и психологических элементов, рассеянных в общественной жизни, проникающих какой-то своей частью в сознание класса-победителя.
Другими словами, если мы говорим о художественной деятельности пролетариата, мы должны учесть борьбу, происходящую в области художественного сознания, борьбу собственных его идейно- художественных установок с огромной силой остатков художественно-идеологического багажа прежних классов. Эта борьба иногда принимает особую форму, когда побежденные и сошедшие с исторической сцены классы продолжают свое «существование» через влияние на творчество пролетарских и крестьянских писателей. И тогда путь развития пролетарской литературы лежит в известной мере через преодоление консервативных традиций, препятствующих правильному социально-революционному осознанию действительности.
В этом плане и нужно разбирать роман «Тихий Дон». Это не лебединая песня, спетая для себя в момент отхода теми, кто побежден, – это литературный материал, являющийся активом в литературной продукции наших дней, дней завоевания пролетариатом всех идеологических высот.
А теперь, перейдя вплотную к разбору романа, будем смотреть, как и за что художественно пропагандирует «Тихий Дон».
Эпиграф и заголовок нельзя устранять из анализа или рассматривать оторванно от произведения. И тов. Янчевский совсем не делает открытия, заявляя, что надо эпиграф и заголовок рассматривать, как часть всей художественной системы данного литературного образца. Достаточно вспомнить хотя бы роман Толстого «Анна Каренина». Едва ли квалифицированный читатель воспринимает и рассматривает его без эпиграфа – «мне отмщение и аз воздам».
Но вне этого общего заявления, особенно в части, касающейся истолкования заголовка романа «Тихий Дон» как синтезирующего образа произведения, т. Янчевский грешил сегодня в достаточной степени нечеткостью и беспомощностью, затрудняя нас говорить о своей установке. Это заставляет идти путем разбора тезисов и материалов, представленных, хотя и недостаточно систематизированно, в докладе т. Янчевского. Что он понимает и что нужно понимать под содержанием данного образа – «Тихий Дон», – какова его этого образа идеологическая насыщенность? То ли это действительно националистические чувства, связывающие якобы казачество и возведенные в законченную систему, воспетую Шолоховым, или идея романа – идеализирование казачьей старины. Какой казак вырастает на страницах «Тихого Дона»? Казак националист, борющийся за свое национальное будущее и за свою национальную самостоятельность, или казак – определенный классово-социальный бытовой и исторический тип, который то же самое борется за свое существование, который каким-то образом деформируется в наше время.
Разрешая этот вопрос, т. Янчевский делает ударение на первом, на том, что Шолохов идеализирует националистические тенденции, и не раз т. Янчевский обмолвился, что Шолохов – националист и т. д. Следовательно, идеология автора, прошедшая через художественное произведение, дала образ «Тихого Дона», как цельной системы националистического мировоззрения. Так ли это? К оценке такого мнения надо подходить, конечно, привлекая некоторые данные исторической науки.
Должна быть установлена точка зрения на прошлое казачества от времени возникновения до последних форм его предреволюционного существования. Возникало ли казачество как национальное целое, существовали ли предпосылки его развития как национальной системы или казачество – иная категория.
У т. Янчевского есть исторические работы по казачеству. Я, к большому сожалению, со всеми незнаком. Вероятно, там есть полный ответ о его воззрениях по этому вопросу. Но и то, что мне известно из некоторых его работ, и те установки, которые делает т. Янчевский здесь, несмотря на некоторое несоответствие между собой, в равной степени неправильны и находятся в противоречии с марксистско- исторической наукой, хотя бы с установками М.Н. Покровского8 (так в тексте. –
Судить об основательности этих его расхождений с М.Н. Покровским во всей полноте здесь не место, но достойно удивления то обстоятельство, что т. Янчевский в докладе о Шолохове не развил некоторых своих исторических принципиальных установок. Аудитория не обязана знать все его статьи, и вместе с тем предпослать исторические взгляды своему разбору того материала, который дан в художественно- литературном истолковании в романе «Тихий Дон», было совершенно необходимо. Тов. Янчевский не сделал этого и тем самым скрыл ряд своих противоречий.
Действительно, литературным разбором романа устанавливаются им националистические тенденции, живущие в казачестве, но как историк т. Янчевский не имеет в виду казачество как какую-то национальную систему. Он говорит о том, что казачество является переменчивой по национальному и социальному составу группой, военным отрядом, насажденным в период ликвидации феодализма, усиливающимся царским правительством на торговых путях, на окраинах. Эта установка не только схематична, но и не верна, так как делает казачество придатком, тогда как на деле оно было органическим звеном определенной классово-экономической системы.
Точка зрения М.Н. Покровского четко указывает на роль и значение казачества в военной и экономической колонизации, когда окраины переделывались по инициативе царского правительства или, вернее, не царского правительства, а усиливающегося торгового капитала по своему образу и подобию. Активно растущая в центре торговая сила переделала социально-экономический профиль окраины в нужном ей направлении, укрепив мелкие и средние землевладельческие слои и как гарантию для своего нормального развития придала им в свое время атрибуты военной защиты, функции военной стражи.
Таким образом, если казачество, пользуясь своим положением окраинного землевладельца и земледельца под ружьем, получало сословные привилегии, то не в меньшей степени имело значение для его будущего развития и то, что казачество вырастало в определенную классово-экономическую формацию, создававшую базу для роста торгового капитала на окраинах. И его иногда особо обостренная «национальная» враждебность имела всегда определенные социальные корни.
Если придерживаться этой концепции и признать, что рост казачества, как такового, протекал в русле развития, несомненно, зажиточного слоя сельскохозяйственного населения, то в дальнейшем нужно признать своеобразие этой прослойки наряду с придатками сословных отличий, сохраняющей определенную классово-экономическую однородность. Эта однородность сохранялась как сословными привилегиями, так и особыми экономическими мероприятиями, предохранявшими отчасти казачью станицу от обычного ускоренного процесса расслоения деревни в условиях капитализма. Причем в этом не проглядывают условия голого найма, здесь в предреволюционных условиях казачество вновь явилось носителем функций военной социальной защиты, потому что и само было заинтересовано в сохранении определенной социально-экономической обстановки.
Если мы принимаем такое толкование социально-экономической и исторической сущности основного пласта казачества, то это нас обязывает и к определенной оценке тех художественных и идеологических возможностей, которые оно имеет и которые с привнесенными войной и революцией настроениями развернулись в романе, написанном М. Шолоховым. В «Тихом Доне» нашли выражение как экономические и сословные особенности казачества, создавшие свой вековой быт, так и сложившиеся на этой основе привычки, взгляды, вся система воззрений, сформировавшаяся в условиях из давней зажиточности.
Шолохов вырос в обстановке традиционных предрассудков, свойственных даже менее обеспеченному слою казачества, и дал в литературном оформлении, конечно, то, к чему побуждали его своеобразные психоидеологические напластования в казачестве, ибо трудно предположить, что, творчески перерабатывая быт и нравы своей социальной среды, автор проведет чуждые ей социальные взгляды.
И тут, товарищи, нужно сказать о большевизме в казачестве и о возможности для Шолохова дать свой материал с точки зрения пролетариата. Думается, что эта задача, если бы она и была поставлена Шолоховым сознательно перед собой, была бы невыполнимой и, несомненно, никакой точки зрения пролетариата на казачество и на те события, которые описал Шолохов в романе, конечно, нет. На этот счет заблуждаться совершенно нечего, но и обвинять Шолохова в том, что там нет большевизма, что произведение не написано так, как должна быть показана история социальной борьбы пролетариата, – тоже нельзя. Если Шолохов в своем романе изобразил так, что большевизм кажется чуждым казачьей
