массе, то этим Шолохов не умалил значения большевизма, так как прочных корней в том казачестве, о котором мы говорим, большевики не могли иметь, ибо это была действительно зажиточная в значительной части кулацкая часть сельскохозяйственного населения. Но Шолохов не заметил наличия классовых противоречий между различными прослойками станиц (батрачество, иногородние) в силу консерватизма традиций, затемняющих даже для трудового казачества подлинно эксплуататорскую сущность капиталистического строя, противопоставил их как незначительные, не заслуживающие внимания элементы станиц.
Игнорируя то обстоятельство, что развитой классовой борьбы внутри самого казачества не было, т. Янчевский подходит и к характеристике некоторых художественных средств романа: художественная галерея типов, представленная им здесь, объяснена так, что Шолохов якобы заведомо одних нарисовал в отталкивающих грубых чертах, других приукрасил и т. д. В чем здесь дело? Мы не должны забывать, что Шолохов – идеолог казачества в его зажиточной части. Но если даже и так, то это отнюдь не оправдывает те средства, которыми вы хотите доказать, что Шолохов художественно опорочивает одних и художественно возвеличивает других. Когда вы говорите о белых подковках зубов, о перетянутой талии, о блестящих глазах, передаете «симпатичные» образы одних и приписываете Шолохову внутреннее родство с ними и считаете, что из-за корявого вида он унижает других, то вы, конечно, не понимаете основной установки Шолохова. Несомненно, эти самые подковки и перетянутые талии и для Шолохова не что иное, как инородное, как несколько рафинированное, передавшееся от дворянства XX века. И Шолохову гораздо ближе этот самый маленький крепкий большеголовый рябой казачок, чем развинченный офицерик с перетянутой талией с подковкой зубов и т. п. Это художественный прием развенчивания, в соответствии со всей системой взглядов казачества, внешнего лоска, приукрашенного вырождения верхушки казачества. Шолохов против вырождения казачества, он за крепкое вековое казачество (Янчевский – Правильно!). Правильно? Но вы же не понимаете, что с этой точки зрения ему, Шолохову, крепкий большеголовый и должен быть гораздо ближе, художественно ближе.
На читателя действительно воздействует в достаточной мере крепко и сильно целая галерея казачьих, крестьянских, если хотите мужицких, а не офицерских типов, данных в романе. Я не имею возможности в такой же степени, с таким же временем цитировать все эти страницы, где точно дается характеристика всех персонажей, но по впечатлению, выносимому от длинного ряда героев «Тихого Дона», вырастает несомненная уверенность в родственности автору крепкого казака, которому близок баз, которому близка черная работа возле лошадей, быков, в навозе, на реке и т. д., т. е. такая работа, которая дает и крепость, но зачастую и корявость.
Я считаю роман Шолохова романом не пролетарского писателя. Роман «Тихий Дон» – это идеология казачества в его основной зажиточной, но вместе с тем, несомненно, трудовой части. Несмотря на наличие расслоения в казачестве, как представитель основной его части, Шолохов не видит этого расслоения, не изображает его, полностью идеализируя традиции казачьего быта и тем, в написанной части романа, утверждая консерватизм психоидеологии этой группы.
Товарищи, я считаю, что роман «Тихий Дон» должен быть взят под обстрел, должно быть показано подлинное художественно-идеологическое значение этого романа, но отнюдь не теми средствами, какими это делает т. Янчевский. Нельзя сводить этот роман к какой-то националистической идеологии в среде казачества, нельзя считать его и романтизацией какого-то далекого легендарного прошлого казачества или знаменем контрреволюционной офицерской эмиграции. «Тихий Дон» идеализирует не так уж давнее прошлое, экономическое и бытовое прошлое зажиточного казачества. Грузно и богато на одну чашку весов бросил Шолохов этот быт, эту полноту и покой безбедного существования и, не закончив романа, словно ждет, что же положит на другую чашу наша эпоха.
Элементы пассивности, созерцательности характеризуют «Тихий Дон» как произведение, не выполняющее задачи преодоления консервативных традиций прошлого.
Л. Шемшелевич9
Чего не понял Янчевский?
Товарищи, у Маркса есть остроумнейшее замечание относительно разницы между этикетками на товарах и этикетками на людях. «Этикетки на товаре, – говорил он, – обманывают только покупателя, этикетки на людях – обманывают и покупателя и продавца». Так вот, если считать, что, характеризуя «Тихий Дон» как революционно-попутническое произведение, мы приклеиваем к нему заведомо неверную этикетку, если считать, что, характеризуя Шолохова как революционно-попутнического писателя, мы приклеиваем к нему лживую этикетку, это значит, что значительная часть нашей критики, которая эти этикетки приклеивала, ввела в заблуждение и «покупателя», т. е. читателя книги, «и продавца», т. е. самого автора. И с этой точки зрения, конечно, нужно приветствовать доклад, который мы поставили, доклад, который пытался по новому подойти к оценке «Тихого Дона». Попытку оторвать старую этикетку и дать новую этикетку – характеристику «Тихому Дону» и Шолохову – эту попытку, вообще говоря, нужно приветствовать. Но вся трудность заключается в том, что тут необходимо разрешить два вопроса: во- первых, доказать, что старая этикетка не верна, и, во-вторых, доказать, что новая этикетка, которую предлагают, верна. Если эти две «мелочи» доказать, тогда смысл постановки такого «разоблачительного» доклада будет совершенно оправдан.
Но в том-то и дело, что доклад т. Янчевского не доказал ни первого, ни второго. Янчевский, разбирая, анализируя «Тихий Дон», пошел методологически по совершенно неверной линии. Доклад ничего не доказал и очень многое запутал.
Плеханов блестяще разработал общие положения марксистского литературоведения. Плеханов необычайно тонко и гибко мог конкретизировать эти положения на непосредственном анализе литературно-художественных произведений.
Плеханов говорил о «двух актах материалистической критики», «критик-марксист», – указывал он, должен: 1) перевести художественное произведение с языка образов на язык понятий. Найдя систему понятий – идею произведения, критик-марксист должен показать и доказать интересы, какой социальной группы выражает идея данного произведения. Эту аналитическую работу Плеханов называл «нахождением социалистического эквивалента произведения»; 2) идя глубже и дальше, разворачивая художественную ткань произведения, критик-марксист должен проанализировать систему образов, в которой выражена основная идея художника, критик должен показать, насколько форма (в широком смысле) соответствует содержанию произведения, т. е. нужно найти то, что Плеханов называл «эстетическим эквивалентом». После этого можно уже со всей ответственностью давать публицистическую оценку тому или иному литературному факту.
Тов. Янчевский с самого начала неверно приступил к анализу книги Шолохова. Янчевский совершенно забыл о двух актах материалистической критики. Янчевский не учел первого, он, собственно говоря, даже не нашел идеи произведения. Нельзя назвать этот тезис «Шолохов в романе «Тихий Дон» совершенно сознательно отражает идеологию кулацкой части казачества и зарубежного дворянства» сформулированной идеей «Тихого Дона». Идею художественного произведения не нужно находить так: раньше составлять тезисы, а потом подбирать к ним цитаты. В докладе
Янчевского анализа образов романа мы не имели. И в чем же идея «Тихого Дона» – мы от Янчевского все-таки не слышали. Янчевский анализировал «Тихий Дон» так, как можно было бы анализировать любую публицистическую статью. В чем же отличие от подхода к учебнику географии в той части, где это сказано о Доне и художественном произведении, где сказано о «Тихом Доне», где художественная специфика «Тихого Дона»?
Янчевский не анализирует совершенно образного состава произведения, о котором он говорил. Янчевский мало учел тот специфический колорит, ту среду, которые наложили свой отпечаток на образы, на сравнения, на все, в чем заключается художественный инвентарь Шолохова.
В чем же, на мой взгляд, заключается идея «Тихого Дона»? Если внимательно проанализировать основной образ романа, а основным образом романа я считаю образ Григория Мелехова, – если внимательно проследить от эпиграфа до конца второй части романа динамику развития этого образа, то мы увидим, что, по существу своему, идея «Тихого Дона» заключается в том, что автор хотел показать и художественно доказать, что этот самый крепкий, насыщенный всеми соками земли, патриархальный, самобытный казачий «Тихий Дон» – даже этот крепкий Дон, мощь которого очень сильно и образно показал Шолохов, даже этот «Тихий Дон» распадается, дает трещину; дает трещину в войне, в революции и в
