тенденция, но отдельные элементы всех четырех типов можно найти в деятельности каждой из описанных организаций; во-вторых, выбор модели нередко бывает вынужденным и учитывает соотношение противоположных сил, взвешивание предпринимателем преимуществ и потерь при движении в каждом из направлений; в-третьих, выбор модели может со временем меняться в зависимости от стадии развития организации (например, на стадии стартапа может быть выше зависимость от источника заемных средств или организационной поддержки, а значит изоляционизм маловероятен), а также изменения наличных условий и реализуемых предприятием целей. Последнее обстоятельство хорошо иллюстрирует пример АНО «Пролог». Если бы это предприятие исследовалось не в 2009 г., а в 2005 г., т. е. на этапе развития социального предпринимательства, его можно было бы отнести к первой модели. Если допустить другое развитие событий, например, организаторам АНО удалось бы зарегистрировать новую специальность до того, как государство изменило правила игры и повысило издержки обучения, то отказ от социального предпринимательства не привел бы к одновременному отступлению от замысла и сужению пространства деятельности, но перевел бы эту работу целиком в плоскость диалога профессионалов и государства в рамках бюджетного учреждения.
Сказанное ведет к новой постановке вопроса о роли социальных предприятий в социальной жизни, о вариативности форм институционализации социальных предприятий и о необходимости развития концепции «встраивания» новых организационных и институциональных форм в господствующие либо давно утвердившиеся формы.
Начнем с последнего вопроса, за которым потянутся остальные. Понятие «встраивания», которое используется в данной главе, не находится в прямой связи с концепцией «встроенности» или, лучше сказать, «укорененности», изложенной Грановеттером в широко цитируемой работе 1985 г. [Granovetter, 1985; рус. пер.: Грановеттер, 2002]. В то же время его можно считать родственным и понятию Грановеттера, и понятию «институциональной оформленности» К. Поланьи [Polanyi, Aresberg, Pearson, 1957; рус. пер. см.: Поланьи, 2010]. Общее состоит в том, что как идея укорененности экономических агентов в системе социальных отношений и связей, так и идея необходимости институционального оформления экономических процессов, указывают на социально-экономическую интеграцию и кооперацию в качестве неотъемлемого условия экономической деятельности предприятий и индивидов.
Отличие состоит в масштабе обобщения и исходных предпосылках анализа. Поланьи и Грановеттер обосновывали ограниченность теории рационального выбора и ее основной предпосылки — атомизированного экономического агента для объяснения экономического поведения предприятий и индивидов, а также экономической динамики. В нашем случае, с одной стороны, уже в исходном эмпирическом объекте — социальном предприятии — заложено условие взаимосвязанности социальной и экономической природы, какими бы определениями социального и экономического мы ни пользовались. Абстрагирование от социальной природы такого предприятия сделало бы бессодержательным и сам анализ. С другой стороны, применительно к вопросам взаимодействия с государством и преобразовательной роли социальных предприятий в решении социальных проблем важно не столько то, что они
В связи с фокусом на изменениях особое значение приобретает выявление обстоятельств взаимодействия с учетом участия всех партнеров и клиентов («стейкхолдерами») на протяжении различных этапов становления и развития предприятия вплоть до преобразования в новые формы или отказа от деятельности. При этом исследование процесса «встраивания» должно отвечать на многие конкретные вопросы:
• во что, собственно, «встраивается» социальное предприятие (это — технология предоставления услуг, производственная кооперация, профессиональная деятельность, организации, рынки, социальные сети, формы конвертации капиталов или что-либо другое, зависят объясняющие возможности и конкретные выводы анализа);
• каковы механизмы созидательной и преобразовательной деятельности социального предприятия в избранной сфере деятельности (например, может ли сотрудничество с социальным предприятием усовершенствовать работу государственной службы и в чем это усовершенствование состоит; каково влияние социального предприятия на партнеров по кооперации и производителей услуг в избранном сегменте и в смежных областях деятельности: на особенности самой кооперации, на формы и качество производимого продукта/услуги, мотивацию, стратегии, взаимные отношения участников; каково влияние деятельности социального предприятия на отношение к социальной проблеме разных сообществ людей и проч.);
• в чем состоят барьеры взаимодействия и развития (в каких сферах их сопротивление выше; каковы последствия успеха и поражения социального предприятия в их преодолении либо изменении; как те или иные барьеры формируют коридоры возможностей для реализации замысла социального предприятия и т. п.), и многое другое.
Ответы на указанные вопросы будут с разных сторон конкретизировать и общую постановку проблемы институционализации социальных предприятий в качестве устойчивой повторяющейся и признаваемой участниками социальной практики, часть элементов которой могут быть формальными, а часть — неформальными.
В то же время в дискуссиях о социальных предприятиях, по крайней мере в России, нередко в качестве «институционализации» понимается один наиболее однозначный и определенный вид институционального оформления — принятие государственного решения о списке критериев социальных предприятий, позволяющих их регистрировать в качестве таковых, если не в рамках правового статуса, то во всяком случае в качестве организационной формы. Отсутствие такой регистрации, по этой логике, ставит под сомнение реальность социальных предприятий. [80]
Подобный взгляд хорошо отражает всепроникающее влияние, которое имеют в России государственные установления — их наличие или отсутствие способно спорить с реальностью в глазах не только простых людей, но также и экспертов. Всеобщая регистрация социальных предприятий сегодня в России вряд ли уместна по ряду причин. Во-первых, известная нам по международному и уже имеющемуся российскому опыту практика социальных предприятий настолько разнообразна и многолика, что приведение ее к единой норме может повредить инновационному потенциалу и результативности многих предприятий. Во-вторых, наличная практика социального предпринимательства в России пока недостаточно изучена, но именно на понимании ее особенностей и барьеров должны основываться решения о государственном регулировании соответствующей деятельности, тем более официальное признание предприятий в качестве «социальных». В-третьих, в России настолько велик потенциал «деформализации» и извращения формальных правил, что введение новых норм должно проводиться весьма осмотрительно, и такие решения должны быть хорошо подготовлены [Радаев, 2001]. В-четвертых, как было показано в главе 3, даже мягкие формы законодательного оформления тех или иных видов социальных предприятий нельзя оценить однозначно. Если в Италии это привело к стимулированию развития социальных кооперативов, то в Бельгии или Франции эксперты относятся к его результатам скептически, а в Польше законодательные усилия скорее формализовали деятельность социальных предприятий, чем стимулировали ее развитие. Но эти выводы не противоречит тому, чтобы государство начало устанавливать приоритеты для развития различных форм социальных предприятий, например, с учетом их социального фокуса и социально ориентированных механизмов распределения прибыли.
Глава 8. Потенциал поддержки социального предпринимательства в России: опыт микрофинансирования
Среди приведенных в главе 2 международных кейсов социального предпринимательства, а мы стремились подобрать разные примеры и по моделям, и по странам, и по целевым группам, по крайней мере два связаны с микрофинансированием (это — Kiva и Desarrollo Comunitario). Если же посмотреть на международный опыт социального предпринимательства в целом, то едва ли не каждый третий будет в той
