драматизма и не требующее напряженных интеллектуальных поисков, никогда не застрахованных от ошибок. Но критики научного реализма делают из тезиса недоопределенности теорий эмпирическими данными более радикальные выводы, поскольку истолковывают его, опираясь на слишком упрощенную модель выбора теории.
Во-первых, в этой модели неявно предполагается, что сравниваемые теории соотносятся с одной и той же совокупностью эмпирических данных, выраженных, стало быть, на некотором нейтральном языке наблюдения, и, более того, имеют одни и те же логические отношения (выведения и подтверждения) с эмпирическими предложениями. Именно на этом основании делается вывод о том, что эти теории одинаково хорошо подтверждаются указанными эмпирическими данными. Опираясь на новейшие исследования по теории подтверждения, научные реалисты демонстрируют неправомерность подобного вывода [143], а также отмечают, что факт теоретической нагруженности данных наблюдения свидетельствует о невозможности проведения четкого и контекстуально независимого различия между эмпирическим и неэмпирическим, на которое опирается тезис о недоопределенности теорий эмпирическими данными.
Во-вторых, критики научного реализма ставят под сомнение надежность абдуктивных выводов, или выводов к наилучшему объяснению, используемых при переходе от некоторой совокупности эмпирических данных к объясняющей их гипотезе. Эти выводы, подобно индукции, носят правдоподобный, или вероятностный, характер и являются «амплиативными», т. е. расширяющими наше знание. И хотя в отношении индукции критики реализма в науке сегодня уже не являются скептиками (они, в частности, признают, что индукция надежно работает применительно к наблюдаемым явлениям), абдуктивным выводам они отказывают в надежности на том основании, что эти выводы выходят за рамки наблюдаемого и постулируют ненаблюдаемые объекты и процессы, хотя это же в каком-то смысле делает и индукция. Тем самым изначально ставится под сомнение возможность теоретического знания в науке.
В-третьих, в тезисе о недоопределенности теорий эмпирическими данными предполагается, что единственным эпистемическим основанием для принятия научной теории является ее эмпирическая адекватность (подтверждаемость эмпирическими данными), тогда как другие соображения, которыми ученые руководствуются при выборе среди конкурирующих теорий (простота, полнота, отсутствие ad hoc средств, возможности объяснения, способность давать новые предсказания, согласованность теории с другими принятыми теориями и т. п.), не будучи связанными с подтверждением, получают статус «прагматических». Отстаивая более сложное и усовершенствованное понятие подтверждения, научные реалисты подчеркивают связь указанных соображений с процессом подтверждения теорий, благодаря которой их можно трактовать не как прагматические критерии, а как «симптомы» или «индикаторы» истинности теории. Учитывая это обстоятельство, эмпирическую эквивалентность теорий вовсе не следует воспринимать как свидетельство их эпистемической неразличимости [144].
Согласно научным реалистам, и теоретическая нагруженность научных фактов не может служить аргументом против возможности объективной эмпирической проверки теорий, поскольку при такой проверке теоретическая интерпретация результатов наблюдения и эксперимента, как правило, формируется на основе других теорий, отличных от проверяемой, а стало быть, эспериментальное начало в науке имеет определенную независимость [145].
Если перечисленные контраргументы научных реалистов призваны показать, что научные теории могут оцениваться как истинные или ложные, то остается еще вопрос о том, насколько правомерно трактовать истину как соответствие реальности. Идея соответствия, по мнению многих ее сторонников, перестает быть таинственной и непостижимой, когда мы рассматриваем понятие истины не изолированно, а в тесном взаимодействии с другими аспектами научной деятельности (механизмами подтверждения и опровержения, процедурами интерпретации, критериями выбора теории и т. п.). В этом случае идею соответствия вполне адекватно выражает теория истины Тарского, дополненная двумя допущениями: 1) если высказывание истинно, то существует нечто такое, благодаря чему оно истинно [146], и 2) то, что делает высказывание истинным, в конечном счете зависит от того, каким является мир, и не зависит (онтологически, но не причинно) от наших когнитивных возможностей и эпистемических критериев. По мнению научных реалистов, мы должны принять эти допущения об объективных условиях истинности наших высказываний, поскольку только такие условия могут каузально объяснить, почему успешные действия являются успешными [147].
Научные реалисты полагают, что наука способна обладать лишь приблизительной или относительной истиной, но одни из них понимают это в том смысле, что теории являются недостоверными, но вероятно истинными гипотезами, тогда как для других, называющих себя критическими научными реалистами, это означает лишь, что теории являются, скорее, ложными, но правдоподобными гипотезами.
В целом же научный реализм в представлении его нынешних приверженцев — это «широкомасштабный философский пакет» (см.: [Boyd, 1990, p. 355–391]), состоящий из взаимосогласованных и взаимоподдерживаемых философских концепций, в число которых входит и представление о научной истине как приблизительном соответствии научных положений реальности, поэтому защита научного реализма тесно связана с поиском наиболее согласующейся с научной практикой совокупности онтологических, эпистемологических, семантических, методологических и этических позиций. При такой стратегии защиты главный довод в пользу корреспондентной теории истины состоит в том, что отказ от нее ведет к искаженному изображению как научной деятельности в целом, так и отдельных ее компонентов.
Как мы видим, реализм сегодня сохраняет определенные позиции в философии науки; споры между его сторонниками и противниками продолжаются, хотя, возможно, и не с прежним накалом. Вместе с тем нельзя не согласиться с финским философом науки И. Ниинилуото в том, что «два лагеря — реалисты и антиреалисты, разделенные к тому же на несколько сект, — порождают нескончаемую череду все более и более усложненных позиций и техничных аргументов, тогда как базовые проблемы остаются нерешенными. Но поскольку мы занимаемся философией, никакого окончательного согласия ожидать и нельзя, ибо спор о реализме есть один из ее „вечных вопросов“» [Niiniluoto, 1999, p. v]. Однако мы предприняли это краткое изложение дискуссии между научными реалистами и их противниками, чтобы понять, какое место занимает в ней аналитический реализм. Настало время подвести итоги по данному вопросу.
С одной стороны, следует отметить, что среди теперешних защитников научного реализма трудно найти тех, кто твердо убежден в том, что семантические исследования должны предшествовать и служить основой для онтологических выводов, кто, иначе говоря, является приверженцем аналитического реализма. По сути, этот подход отвергают сторонники «реализма сущностей», делающие упор в своем обосновании реализма на материальной экспериментальной практике в науке. Сходной позиции придерживается и австралийский философ М. Девитт, который, однако, не считает нужным отрицать роль истины в научном познании. В своей известной книге «Реализм и истина» (1991) он отстаивает ту точку зрения, что онтологический вопрос реализма должен быть решен до эпистемического или семантического вопроса: поступая иначе, семантические реалисты «ставят телегу впереди лошади». Главный тезис Девитта состоит в том, что позицию в отношении истины следует отделять от онтологического реализма, ибо «никакое учение об истине не является конституирующим для реализма: нет никакого логического следования одного учения из другого» [Devitt, 1991, p. 5]. Другие научные реалисты высказываются по этому поводу не так категорично; например, по мнению Ниинилуото, «очень сомнительно, чтобы изучение языка и значения как таковое могло бы разрешить какие-либо метафизические вопросы» [Niiniluoto, 1999, p. 4], однако это не означает, что мы могли бы решить онтологический вопрос прежде любого эпистемического или семантического вопроса или что нам следует избегать «гибридных» учений, поскольку «онтологические вопросы несомненно переплетаются с семантическими и эпистемологическими» [Niiniluoto, 1999, p. 4], а научный реализм, как уже было сказано, для многих его нынешних сторонников представляет собой «широкомасштабный философский пакет», включающий онтологические, семантические, эпистемологические и иные позиции. В результате те философы, которые подходили к обоснованию реального существования объектов, постулируемых научными теориями, с позиций аналитического реализма, или сами, в конечном счете, перешли в лагерь противников реализма, или были причислены к этому лагерю вопреки их желанию.
С другой стороны, есть немало свидетельств, указывающих на влиятельность семантического
