подхода к решению онтологических проблем как среди самих научных реалистов, так и среди их противников. Во-первых, в пользу этого говорит тот факт, что проблема истины в рассмотренной нами дискуссии была и остается главным пунктом расхождений. Именно по отношению к истине выделяются основные позиции в этой дискуссии, а сама истина, как правило, трактуется в соответствии с теорией Тарского как семантическое понятие. Во-вторых, показательно, что при характеристике научного реализма чаще всего ссылаются на определение, которое было дано Р. Бойдом и которое формулируется в семантических терминах. Так, согласно Бойду, научный реализм представляет собой соединение следующих двух принципов: 1) для терминов зрелой науки характерно то, что они имеют референцию (что-то обозначают); 2) для теорий зрелой науки характерно то, что они являются приблизительно истинными [Boyd, 1983, p. 45–90]. В-третьих, нельзя не учитывать, что и при обосновании, и при опровержении научного реализма, как мы видели на примере Патнэма, одну из ключевых ролей играет теория значения и референции терминов естественных классов, к которым принадлежит подавляющее большинство научных терминов. В заключение нам хотелось бы высказать следующее соображение. На наш взгляд, центральное положение трактовки истины в научном реализме вовсе не случайно, поскольку любой реализм, включая и научный, связан не просто с признанием существования тех или иных объектов или сущностей, а с подчеркиванием объективного характера этого существования. Если что-то существует независимо от нас, то наше знание о нем, которое, безусловно, определяется нашей «эпистемической» ситуацией (используемым языком, концептуальной схемой, особенностями человеческого восприятия, имеющимися инструментами познания и многим другим), должно содержать и нечто такое, что от нас не зависит. Этот аспект объективности нашего знания и призвана отразить трактовка истины. Однако трактовка истины может по-разному или в разной степени воплощать объективность, и соответственно можно говорить и о двух истолкованиях реализма. Научный реализм, в противовес инструментализму, может означать, что научные (прежде всего теоретические) положения обладают истинностным значением, но при этом понятие истины никак не уточняется; указывается только, что оно является трансцендентным или связанным с идеальными эпистемическими условиями, благодаря чему оно и обеспечивает определенную степень объективности. В этом случае мы имеем научный реализм в широком смысле, который представлен в концепции семантического, или аналитического, реализма. Если же в отношении научных положений не просто утверждается, что они обладают истинностным значением, но это приписывание истинностных значений дополняется «реалистическим» истолкованием истины как соответствия реальности, то тогда научный реализм понимается в узком смысле. Именно такой реализм вслед за Патнэмом и другими принято сейчас называть метафизическим. Таким образом, аналитический реализм, по сути, выражает минимальное условие, необходимое для принадлежности той или иной позиции к реализму. Но, как выяснилось, такого минимального условия недостаточно для защиты реализма от его противников, и, видимо, поэтому в наши дни среди научных реалистов остались лишь те, кто, по сути, не видят ничего зазорного в том, чтобы быть метафизическим реалистом.
Заключение
Аналитические философы попытались создать новый тип метафизики, который, по их замыслу, должен опираться лишь на надежные и ясно осознаваемые основания и не содержать пустых спекуляций. Такое основание они усмотрели в языке, который, с одной стороны, служит выражением и оформлением нашего мышления о реальности, а с другой стороны, будучи социальным инструментом коммуникации, допускает строгий и объективный анализ. Вместе с тем такой подход к решению онтологических проблем изначально содержит в себе внутреннюю коллизию. Ведь если философы не обладают какой-то особой способностью вроде интеллектуальной интуиции, открывающей им доступ к подлинному бытию, а аналитические философы такой способности не признают, то философия не может дать нам чего-то большего, чем ясное представление о понятиях, в которых мы мыслим о реальности и которые представлены в нашем языке. В этом отношении философия, согласно Даммиту, выполняет роль своеобразных «очков». Подобно тому, как оптик не может сказать нам, что мы увидим, когда оглянемся вокруг, но, снабжая нас очками, дает нам возможность видеть все в более четком виде, так и философ своим концептуальным анализом позволяет нам обратить внимание на то, что иначе могло и не попасть в поле нашего зрения. Но если мы с таких позиций подходим к онтологическим исследованиям, то как мы можем претендовать на то, что созданная нами онтология является описанием реальности как таковой, а не представляет собой просто результат «опрокидывания» концептуальной схемы нашего языка на мир, который сам по себе нам недоступен и в лучшем случае может постулироваться как нечто «ноуменальное»? Как можно соединить в рамках единого подхода настолько разные, или даже противоположные, устремления: стремление опереться на строгий и надежный анализ языка и стремление «пробиться» к чему-то такому, что лежит вне языка и не зависит от него, т. е. к реальности как таковой?
Эта коллизия проявилась в том, что в развитии аналитической метафизики можно проследить две тенденции. Одна тенденция, которую можно обозначить как «лингвистическое кантианство», связана с признанием того, что язык, а стало быть, и мышление являются одним из «факторов», формирующих мир, в котором мы живем: именно этот мир мы познаем, именно с ним вступаем в каузальное взаимодействие, именно о нем высказываем свои истинные суждения. Другая тенденция выражает стремление аналитических метафизиков найти выход к объективной реальности как таковой и попытаться, учитывая всю сложность эпистемической ситуации, в которую помещены люди, ответить на вопрос, что же мы можем знать о независимом от нас в онтологическом плане мире и почему мы можем рассчитывать на такое знание?
Борьба этих двух тенденций нашла прямое отражение в трактовке аналитического реализма. Создатели рассмотренных нами моделей соотношения языка и реальности, как мы видели, колеблются между «эмпирическим» и «трансцендентальным» реализмом в кантовском понимании этих терминов. Стремясь сформулировать реалистическую позицию, которая не была бы отягощена спекулятивными метафизическими допущениями, аналитические философы пытались найти в самом языке, его концептуальной схеме и механизмах функционирования то, что свидетельствовало бы об объективном существовании мира. Для многих из них гарантом такой объективности стало понятие истины. Однако, как следует из концепций семантического реализма Даммита и неметафизического реализма Патнэма, чтобы отвечать этому требованию, понятие истины или должно быть трансцендентным, или должно допускать «эпистемически идеальные» условия установления истинности наших высказываний, а это, соответственно, или искажает картину функционирования нашего языка, или противоречит неметафизическим установкам, заложенным в основу аналитического реализма.
В силу присущей ему внутренней несогласованности аналитический реализм оказался довольно слабой позицией, неспособной последовательно противостоять противникам реализма, в чем мы смогли убедиться на примере дискуссий в философии науки вокруг онтологического статуса теоретических объектов. Научный реализм, содержащий «метафизические» допущения в виде корреспондентной теории истины или прямого постулирования существования объективной реальности, оказался более стойким в борьбе, чем более рафинированный и усовершенствованный «неметафизический» научный реализм.
Хотя аналитическим философам не удалось поставить точку в споре между реалистами и их противниками, в своем стремлении это сделать они дали нам возможность по-новому взглянуть на природу и роль языка в познавательной и практической деятельности людей, а также на такие традиционные философские темы, как истина, существование, объективность и т. п. Как мы видели, попыток отстоять реализм, найдя ему адекватное выражение, в аналитической философии было совершено немало, а это еще раз подтверждает, что «именно аналитическая философия в нашем столетии более, чем другая философская традиция, наследует идеи и принципы классического философствования. Она становится связующим звеном, обеспечивающим преемственность философского знания» [Грязнов, 1996
