стихотворения, объяснили автору, что они беспомощны, неумелы, «нетоварны», нуждаются в совершенствовании. В исправленном виде стихи были опубликованы, но дальнейших усилий «соответствовать» поэтесса решила не предпринимать: она предпочла – пожизненно – «белый снег» немоты, безвестности, глубокой приватности.
Publication – is the AuctionOf the Mind of Man —Poverty – be justifyingFor so foul a thingПубликация – продажаМыслей с молотка —Скажут – Бедность заставляетНас наверняка.Possibly – but We – would ratherFrom Our Garret goWhite – Unto the White Creator —Than invest – Our Snow...Может быть, и так – но лучшеМерзнуть целый ВекИ уйти к Творцу безгрешным —Чем продать свой Снег...(перевод А. Кудрявицкого) Уолта Уитмена (1819–1892) характеризует не менее тесное духовно-телесное отождествление с собственным произведением: «Это не книга, камерадо, прикасаясь к ней, ты касаешься человека». Однако на жесткий вызов культурной среды он реагирует иначе, чем Дикинсон, и характер этой реакции заслуживает более подробного рассмотрения.
«Славлю себя и воспеваю себя», – грубо нарушая и поэтические конвенции, и конвенции «хорошего тона», эта декларация, открывающая «Песню о себе», сразу привлекает внимание к себе, а заодно и к важнейшему парадоксу – несовпадению лирического Я с самим собой. Все дальнейшее действие «Песни» развертывается в пространстве между, условно говоря, Уолтером и Уолтом: между субъектом, который прославляет, воспевает себя, и им же как объектом прославления и воспевания, т. е. новой, влекущей, из слов создаваемой реальностью. Это пространство между пронизано, заряжено током эмоциональной энергии, для обозначения текучих форм которой Уитмен использует целый веер приблизительных синонимов (caressing, doting, loving, admiring, adoring, worshipping, celebrating, singing, etc.), подчеркивающих непрерывность взаимопроникновения между опытами непосредственно-телесным, художественным и религиозным. Внутренний смысл знаменитых «каталогов» – длиннейших перечислительных пассажей, то и дело обрушиваемых на читателя «Песни», – демонстрация того, что любой акт, момент, предмет, произвольно выбранный и самый заурядный, потенциально эстетичен: попав в фокус любования, наслаждения, желания (получающего тем самым смысл творческого усилия), становится своего рода «поэмой». В мире Уитмена нет вещи, состояния или ситуации, которые почти буквально «моим хотением» не могли бы быть «произведены» в шедевр. Творческий труд их производства – это и работа становления, самоосознания в качестве творца, – процесс, который драматизируется в «Песне о себе» и резюмируется в странно звучащей фразе: By my life-lumps! Becoming already a creator... (Удивительнее всего здесь слово «lumps» (буквально, «куски», «комки», т. е. нечто грубо осязаемое и материальное) в сочетании с абстрактным понятием «life» и применительно к становлению в заведомо высоком, квазибожественном качестве – c/Creator). Из грубой материи физических ощущений (любое из которых не равно себе, предсодержит в себе большее, чем явлено прямо) Уолтер Уитмен творит Уолта Уитмена, а тот, в свою очередь, предъявляет читателю себя как вызов.
«Доказательство того, что ты поэт, – в том, что твоя страна вберет тебя в себя так же любовно, как ты – ее»,[425] – этой фразой завершалось предисловие к первому изданию «Листьев Травы». Отсутствие взаимности в любовном объятии могло означать только то, что в качестве поэта Уитмен себя «доказать» не сумел, из чего мог следовать либо разрыв с аудиторией (путь Дикинсон), либо подвиг упорного, подвижнического ей доверия (собственный путь Уитмена).
В ранней поэме «О теле электрическом пою» (1856) внимание привлекает обширный пассаж, «разыгрывающий» риторически ситуацию для Америки уитменовского времени и тривиальную, и шокирующую одновременно: «С молотка продается мужское тело...». Человеческое тело выставляется на общее обозрение и потребление, описывается с зазывным азартом, в конкретике дотошно перечисляемых анатомических деталей. Каждую поэт называет словом и тем самым каждой как бы касается, разом и интимно, и оценивающе, – что не просто рискованно, но даже откровенно скандально с точки зрения социальных, культурных, эстетических норм. «Руки, подмышки, локоть, кости и мускулы рук. //Запястье, суставы запястья, ладонь, пальцы – большой, указательный, ногти; // Широкая грудь, курчавость волос на ней, грудная клетка; //Ребра, живот, позвоночник и позвонки...» и т. д., непомерно долго, включая все неудобоназываемое. Человек весь обращен в тело, а тело по частям «опубликовано» как товар, – и воспринимается это в одно и то же время и как предел унижения, и как апофеоз, при этом жанр высказывания сам Уитмен определяет как «призыв из толпы» (или «призыв в толпе»: A call in the midst of a crowd), а поэт выступает в двойной, как бы «двоящейся» роли – товара и продавца, точнее, аукциониста: Помогу продавцу, – растяпа, он плохо знает свое дело... Параллель между «распевом» (chant, call) аукциониста, строящимся на ритмическом повторе, не столько доносящим информацию, сколько задающим темп, оркестрирующим торговое действо,[426] и ритмикой, диалогическим устройством уитменовских «Песен» довольно очевидна и неслучайна.
Gentlemen, look on this wonder!Whatever the bids of the bidders,they cannot be high enough for it;For it the globe lay preparingquintillions of years, without one animal or plant;For it the revolving cycles truly and steadily roll’d.In this head the all-baffl ing brain;In it and below it, the makings of heroes.Examine these limbs, red, black,or white-they are so cunning in tendon and nerve;They shall be stript, that you may see themДжентльмены, взгляните на это чудо!Какую б цену ни дал покупатель – все будет мало;Для него земля готовиласьквинтильоны лет, без живыхсуществ, без растений;Для него непрерывно и точно вращались миры.В голове его – всеобъемлющий мозг;В ней и под ней – создаются герои;Взгляните на руки и ноги, красные,черные, белые, – у них такиеумелые сухожилья и нервы;Их нужно все обнажить, чтоб вымогли их увидеть.(перевод М. Зенкевича) Аукцион – древняя, со времен Античности известная форма ведения торга всегда резервировалась для товаров, представление о ценности которых было неопределенно или спорно (именно так в разные периоды истории распродавались военные трофеи, «ничье» имущество, искавшее себе новых хозяев, женщины в жены, пленники или рабы). С аукциона нередко продаются также произведения искусства, ценность которых в отличие от ремесленного рукотворчества определяется не объемом (относительно легко измеримым) вложенного труда и мастерства, а авторским «гением», воспринимаемым не иначе, как субъективно. Ценность товара не определена заранее, неизвестны возможные покупатели, степень их заинтересованности и т. д. «Аукцион, – обобщает американский исследователь этого явления, – выступает в функции обряда перехода для объектов, укутанных в двусмысленность и неопределенность».[427] Посредством аукциона в ситуации высокой неопределенности, в отсутствие общепринятой и общепонятной конвенции устанавливаются социально законные определения ценности. Складывается ситуация, когда не заведомо известная ценность определяет цену, а цена, возникшая в порядке состязания желаний, определяет ценность, подтверждаемую публично соглашением- сделкой. Почему при совершении продажи на аукционе аплодируют (хотя в магазине, при совершении заурядной покупки, это никому не приходит в голову)? В знак того, что акт купли-продажи воспринимается как в каком-то смысле творческое действие: таким образом аудитория, по большей части молчаливая и невидимая, обнаруживает себя, подтверждает свое участие в создании новой символической реальности, новой ценности.
Купля-продажа для Уитмена – одна из повседневных, обыденных форм современной жизни. Она такова, какой ее делает человек, и нет оснований считать ее заведомо несовместимой с высокими, духовными смыслами (тут в действие вступает та же логика эпатажа, что заставляла поэта настаивать на внутренней взаимооткрытости плотского и священного, сексуального и мистического). Как вид диалога, демократического взаимодействия торг имеет то преимущество, что уравнивает стороны и дает традиционно пассивной аудитории шанс самовыражения. Она, быть может, не готова его использовать, но – способна, в принципе. Для Уитмена традиционно презренная рыночная толпа – это демократическая
