- И это, по–вашему, не убийство?
- Убийство, господин Додж, — это то, что совершили
- Нет, — упрямо покачал я головой. — Меня не будет. Будет только оболочка меня, в которой будет жить мистер Уиджин.
- Посмотрите, — Дарлоу, не оборачиваясь, указал на портрет за своей спиной. — Вот этот человек действительно мертв. И никакой оболочки. Вы хотите сказать, что между вами нет никакой разницы?
Я не понял его вопроса, потерял нить его мысли. Мне снова захотелось спать. Наверное, инъекция еще не отпустила мой организм.
Но, похоже, Дарлоу удалось меня запутать, потому что я и вправду не очень понимал теперь общности между убийством и реинкарнацией, которую понимал еще пять минут назад.
- Итак, мистер Додж, государство не лишает вас человеческих прав, даже несмотря на совершенное вами преступление против жизни. Вы имеете полное право отказаться от предложенного вам импланта, если что–то вас не устраивает. Вам будет предложен ряд других. Если вы так и не придете к решению, будет произведена имплантация души, выбранной государством, то есть — господина Оскара Уиджина. Честно говоря, я не хотел бы, чтобы вы отказывались. Это очень достойный человек и большой ученый.
- Да какая мне разница, кто будет разгуливать в моем теле, после того, как я сдохну! — не удержался я от грубости. — Это все равно, что предоставить погибшему в автокатастрофе решать, кому из больных достанется его уцелевшая почка, или печень.
- Хм, — произнес Дарлоу, барабаня пальцами по столу. — Очень жаль, что я, кажется, так и не смог ни в чем вас убедить…
4
Оказывается, напоследок мне полагались множество удовольствий: выпивка, секс с любой девушкой из каталога, свидание с женой и сыном — да любое желание!
Но желаний у меня не было. И от свидания с женой и сыном я отказался — зачем оно мне. И зачем оно им. В их глазах я — убийца.
Интересно, что будет, когда мы случайно встретимся на улице? Узнаю ли я их?.. Да нет конечно, ведь все мои воспоминания сотрутся вместе с душой…
А что почувствуют они, увидев такого близкого им, но совершенно чужого человека?..
После обеда мне дали три часа сна, потом сделали две инъекции и уложили на каталку.
Сначала я хотел протестовать, но в последний момент почувствовал, что сам не смогу, пожалуй, сделать ни шагу, и подчинился.
По тихим коридорам меня провезли в большой зал, залитый светом не меньше десятка ламп, где собралось довольно много людей. Я обратил внимание на женщину лет пятидесяти, рядом с которой чинно сидели на стульях молодой человек под тридцать и две девушки лет двадцати пяти и двадцати. Я понял, что это моя будущая семья.
- Как ваше самочувствие, мистер Додж? — спросил подошедший Дарлоу, который был сейчас в белом халате и шапочке.
Я только посмотрел на него равнодушно. Не хотелось ни с кем разговаривать.
- Подпишите вот здесь и здесь, — юркий человечек в строгом черном костюме сунул мне ручку и папку с листом бумаги. — Это акт о том, что вы принимаете реинкарнацию в здравом уме и твердой памяти. Формалистика, знаете ли, бюрократия, — добавил он извиняющимся тоном.
Я кое–как поставил подпись в требуемых местах. Подошел священник.
- Сын мой, не хочешь ли ты покаяться в совер…
- Нет, — перебил я. — Я, вероятно, много грешил, но греха убийства на мне нет.
- Вы казните невинного! — крикнул я, обращаясь к жене Уиджина.
Она опустила глаза.
Конечно, какое ей дело до Имре Доджа! Ведь я — уже не я. Я — без пяти минут Оскар Уиджин.
А что, собственно, я так ярюсь? Может быть, не так уж всё и плохо? Побуду Уиджином, почему бы нет…
Мне даже стало на минуту жаль эту женщину. Ей–то уже пятьдесят. А ее мужу теперь будет немного за тридцать…
Меня сняли с каталки, раздели и переложили в саркофаг «Харона», накрыли прозрачным колпаком. Тут же откуда–то повылезали гибкие металлические прутья и облепили холодными датчиками–присосками мое тело и выбритую со вчерашнего вечера голову.
- Расслабьтесь, — услышал я из динамика над головой голос Дарлоу. — Никаких неприятных ощущений не будет. Вы просто уснете.
- Иди ты к черту! — ответил я, даже не зная, слышит ли он меня.
5
- Почему ты так смотришь на меня? — спрашиваю я у жены.
- У тебя усталый вид, Оскар, — отвечает она. — Ты слишком много работаешь. Может быть, сходим куда–нибудь? Немного развеешься.
- Да, пожалуй, — соглашаюсь я. — Пойду, промнусь немного.
- Меня не берешь с собой? — улыбается она лукаво и немного грустно.
- Ну, ты же знаешь, дорогая, — я целую ее в щеку. — Ты же знаешь, что когда я работаю над моей Книгой…
- Знаю, знаю, — кладет она руку мне на плечо.
Рука у нее вялая. Она вся уже вялая. За то время, пока я лежал в коме, жена моя успела состариться. Впрочем, это неважно. Слегка жаль, что она оторвалась от меня по возрасту, ушла далеко вперед, слишком далеко, чтобы… Но это, в конце концов, не самое страшное. Все равно последние несколько лет мы плохо ладили, мы жили почти как чужие.
Она поправляет на мне галстук и плащ, сует в руку зонт.
- Поцелуешь меня?
Целую ее в вялую щеку еще раз и выхожу из дому.
Аллея, идущая от дома к парку, встречает меня шумом дождя и тихим шорохом падающих листьев. Сырой, глинистый, одуряющий запах осени кружит голову и заставляет кровь бежать по жилам медленно и лениво.
Осень, осень… Что ж ты делаешь со мной!
Она стоит в аллее — рыжеволосая, улыбающаяся. Она ждет меня. Она знает, что мне не миновать ее — не обойти, не уйти.
- Привет, Оскар! Пришел?
- Пришел.
- Ты скучал по мне?
- Нет, — лгу я.
Она знает, что я лгу. Улыбается.
- Назови число, — говорит она ласково–игриво.
- Не надо. Мне нужно работать. Мне нужно закончить книгу. Я только немного погуляю и…
- Скучно, — качает она головой. — Назови число?
- Семь, — неохотно произношу я.
- Угу. А сейчас?
- Четыре. Но это было давно, в другой жизни. Надо забыть про это!
