Дуралекс

1

 

 - Подсудимый! Вам предоставляется последнее слово!

 Последнее? Слово? Только одно и самое последнее?

 Я вздрогнул и чуть не заплакал. Последнее… Совсем последнее…

 Но нет, меня, кажется, пока не собирались убивать.

 - Последнее? — переспросил я судьи.

 - Подсудимый! — повторил он. — Вам предоставляется последнее слово. У вас есть, что сказать?

 Есть ли у меня?.. А что я могу сказать? Меня все равно убьют. Я вижу по его обрюзгшему лицу, что он ненавидит меня и думает только о том, как бы поскорей от меня избавиться. Он вообще сейчас думает не обо мне, а о своей дочери, которая забеременела неизвестно от кого…

 Да нет, это мои фантазии конечно.

 - Я не убивал, — произнес я. — Ваша честь, господин судья, я не убивал, поверьте мне! Я законопослушный гражданин и просто хороший человек, спросите хоть у кого, вам любой скажет, что я и мухи не способен обидеть. Я невиновен!

 - Понятно, — судья грохнул деревянным молотком по дощечке, прикрепленной к столу. — Рассмотрение дела гражданина Имре Доджа завершено! Суд удаляется для совещания! Господа присяжные заседатели…

 Сонные присяжные оживились, засуетились, загремели стульями. В их глазах я видел только желание поскорей выпить кофе с булочкой и выкурить сигарету. На меня они даже не смотрели. Да и чего им на меня смотреть. Хотя, возьмите меня, например, вот мне было бы интересно взглянуть последний раз в глаза человеку, за жизнь или смерть которого я буду сейчас голосовать. А им все равно. Или они уже всё решили. Особенно — вон тот, седой, в причудливом красном галстуке — он уже точно знает, что проголосует за мою смерть.

 Но ведь я не совершал этого преступления! Да я вообще никакого не совершал! Это ошибка, ошибка и ужасное, роковое, стечение обстоятельств. Я совершенно случайно оказался возле тела того мужчины. Разве можно меня за это убивать?! Как можно убить человека только за то, что он оказался не в то время и не в том месте! Я не убивал, слышите, вы!

 Кажется, я и в самом деле закричал, потому что адвокат схватил меня за руку, охранник обеспокоенно придвинулся ко мне, а присяжные бросали на меня удивленные и недовольные взгляды.

 Ну всё, теперь уж они точно убьют меня!

 Странно, до чего непредсказуема может быть человеческая судьба! Еще вчера я был почтенным отцом семейства, уважаемым работником и просто добропорядочным гражданином. А сегодня я уже почти труп, человек, осужденный за убийство, которого не совершал…

 Они вернулись.

 Разве за такое короткое время можно решить судьбу человека?! Их не было от силы пять минут. За это время и кофе выпить не успеешь. Должно быть, ими руководит одно желание: побыстрее закончить с этим делом и вернуться домой, где на обед приготовлена вкусная индейка. Конечно, их–то жизнь — продолжается.

 - Суд присяжных, — нудно бубнил багроволицый судья, — рассмотрел дело гражданина Имре Доджа…

 Бу–бу–бу… Бу–бу–бу… Бу–бу–бу–бу…

 А я никого не убивал. Знаете ли вы, господин судья, что я никого не убивал?..

 Что? Что ты говоришь, недовольный седой человек в красном галстуке?..

 А, это он не мне, это он — судье…

 - Виновен, — отвечает седой на вопрос судьи.

 - Таким образом, гражданин Имре Додж признается виновным по делу об убийстве гражданина…

 Бу–бу–бу… Бу–бу–бу…

 Зачем так много говорить? Если вам так хочется кого–нибудь убить, — конкретно меня убить, — ну, подмигните охраннику, и пусть он выстрелит мне в затылок. Но зачем же издеваться надо мной!

 -… и приговорить подсудимого Имре Доджа к реинкарнации, — подытожил судья. Он поднял на секунду глаза от приговора и произнес залу усталой скороговоркой финальную фразу:

 Дуралекс, седлекс[1] .

 Всё. Наверное, все поняли это завершающее бормотание, это колдовское «крибле, крабле, бумс!», кроме меня, потому что зал оживился, загомонил, заскрипел стульями, затопал к выходу.

 Подошел охранник и, дыша котлетной отрыжкой, нацепил мне на руки тонкую проволоку наручников. В полиции мне все время надевали белые — цвета невинности. А эти были черные — цвета смерти. Это специально так задумано?

 Он был совсем еще молод, этот полицейский, я бы даже сказал — юн. Но в лице его не отражалось ничего, кроме усталости. Да, я их всех утомил, и этого мальчика тоже. Утренняя котлета давно переварена его молодым здоровым желудком, он хочет есть. Дома его ждет молодая жена, с которой он успеет еще быстренько совокупиться, пока разогревается обеденная котлета. Я знаю, потому что пятнадцать лет назад я сам был таким. А теперь я стар, мне далеко за тридцать. Я настолько стар, что уже почти мертв.

 За совершенные преступления нужно нести наказание, я всегда это знал. Но оказывается, за несовершенные — тоже. Кто–то должен быть наказан — во благо, во имя и для.

 На этот раз этим «кто–то» стал я. И ничего нельзя изменить.

 

2

 

 Я почему–то представлял себе тюрьму совершенно иначе. По старым фильмам я знал, что это — мрачное, грязное и злое место, где каждый может тебя унизить, избить, «опустить» и даже лишить жизни. Ни за грош.

 Но все оказалось совсем не таким страшным в реальности. Я даже пожалел, что пожизненное заключение отменили как негуманное. В этой тюрьме, с ее уютными одиночными камерами, с мягкими «живыми» стенами, с ее коридорами, устеленными скрадывающим звук шагов материалом, с ее тишиной, вкусным запахом булочек к завтраку и добрым персоналом, я бы согласился провести остаток жизни, раз уж я непременно должен быть наказан.

 Но нет, мне сразу и четко объяснили, что здесь я ненадолго, что это всего лишь исходный берег Леты, на котором мне предстоит дождаться Харона, который переправит меня на другой.

 Нет–нет, это не фигура речи, сказали мне; на самом деле, тот аппарат, в который мне предстоит улечься максимум через неделю, называется именно так — «Харон», а сама тюрьма — «Лета». Вот так всё было многозначительно и лирично.

 Меня никто не обижал, об этом и речи не было. Как не было сокамерников, развязного и жестокого персонала с дубинками, решеток на окнах и самих окон. Целый день я был предоставлен самому себе, и, что удивительно, это нисколько не было для меня обременительно. Я, собственно, никогда не отличался особой энергичностью или страстью к общению, а моя работа хотя и доставляла мне много приятных минут, однако была суетна и тяжела, не говоря уж о том, что я уже три года не брал отпуск. Поэтому первые два дня, проведенные мною в, язык не поворачивается назвать это тюремной камерой, показались мне просто блаженством. Я валялся на кровати, читал (давно забытое удовольствие!), смотрел видеопанель, слушал музыку, в общем — наслаждался жизнью.

 На третий день пришло, наконец, осознание того, что отдых мой будет очень недолог и лучше бы, пожалуй, его и вовсе не было. В тот день я едва не впал в депрессию, но тут пришла медсестра и объяснила мне, что мое состояние обычно для обитателей Леты и что начиная с сегодняшнего дня мне будут делать инъекции, которые помогут не чувствовать себя угнетенно, а кроме того, позволят моему организму подготовиться к реинкарнации.

 - Но, — добавила она, — если вы не хотите, вы вправе отказаться от инъекций.

 - Нет–нет, — ответил я поспешно. — Я полагаюсь на опыт сотрудников тюрь… э–э… этого заведения.