все той же игры...
Опять же от взрослых Рингил слышал что-то о пустоте. Это была сложная теория, которая, возможно, была ошибочной. Создатель кодекса о том, что за всем стоит пустота, не писал. Он писал о том, что миром движет ненависть, и все построено на ней. А еще – что Хаос умеет ненавидеть, и сила, которая притекает к хейтерам, является отголоском подлинной мощи Хаоса.
Последнее проверить было сложно. Рингил понимал, откуда приходит его собственная сила – ненависть была только ключом. Но другие тоже пользовались могуществом ненависти... Они брали. А Рингилу брать было нечего, получается – он своей природой был назначен отдающим.
Ненависть и темная любовь сейчас разрывали его на части, и он знал, что ненависть победит. Не сразу, конечно – он сделает так, чтобы его уход был подлинной жертвой... И все-таки, если бы Мэлис ответила иначе, можно было бы отложить... Отложить уход навсегда.
Гром не грянул, перекрытия не посыпались... Рингил высунулся из стены, отметив, что практически дошел, и снова вернулся к мыслям. Конечно, Мэлис не могла предложить им обоим жить. Не в ее это стиле, строго говоря. И не в ее стиле, конечно, отнимать законную добычу у ненависти и Хаоса...
Рингил знал, что смерть не приведет его в тот Хаос, где находятся все пострадавшие от рук первых, а так же сами первые и Феникс. Эту часть истории большинство народа знало, и знало неплохо, поэтому до детей какие-то кусочки информации о Департаменте долетали. Все идейные самоубийцы, пока что не решившие присоединиться к своим коллегам в склепе, особо подчеркивали в разговоре с новичками, что из окончательной смерти вернуться нельзя.
Он не знал, что его мать именно из этого и вернули... А если бы узнал – не поверил бы. Обязательно докопался бы до глубинной подоплеки и остался при своем мнении.
Смерть – это способ заставить остальных ненавидеть жизнь. Главное – умереть вовремя и правильно, оставив после себя побольше тех, кто умеет помнить. Лучше всего, конечно, демонов... Нет, сошли бы и люди, на худой конец... Вообще-то Рингил хотел бы, чтобы его помнили демоны, но коллеги-хейтеры для этого и впрямь подходили слабо. А покидать свой дом, лучшую реальность из всех существующих, он не хотел. В этом вопросе Рингил был радикальнее Велки – та всего лишь не хотела появляться в адаптированных реальностях и Департаменте. То есть, появляться, конечно, можно было – при сильной необходимости. Но работать на Департамент потомственные хейтеры не собирались. В крайнем случае, конечно, можно было бы использовать одну идею, но возможность защитить всех демонов разом подворачивается нечасто, и хейтеров к ней не допустят. Хотя бы потому, что не знают, когда в голову идейного самоубийцы стукнет прекрасная идея совершить акт самоуничтожения – до того, как задача будет выполнена, или все-таки после. Оба варианта имели свои преимущества с хейтерской точки зрения. Оба считались допустимыми. А просчитать, в каком случае количество разъяренных демонов будет большим, можно и без калькулятора...
Из-за стены, слева, доносилось чье-то пение. Рингил прислушался. Пел один из обращенных – различать их хейтер так и не научился. Конечно, они говорили на разных языках, да и внешне различались всем, за исключением длины волос, где разница была минимальной. Но смысла в близком ознакомлении с парнями, один из которых вообще был беспредельщиком, а второй – неизвестно чем, Рингил не видел.
–...на реке, за кормою – боль, главное – сыграть ключевую роль, кровью от стигмат напоить цветы ждущих перемен... Главное – взлететь, ну и пусть, что вниз... что такое смерть, что такое жизнь?[ 10 ] – песня оборвалась вместе с соскочившей у кого-то струной. Гитары, которые были в ходу у народа, обожали устраивать такие подлянки. Поэтому продолжен концерт был незапланированным матом. Рингил не стал заглядывать в комнату. Просто пошел дальше.
Я шла по коридору, рассматривая развешанные по стенам картины. В основном они принадлежали дому – деревянные рамы с потрескавшейся позолотой, тяжелые краски, лица, в которых можно было узнать местных призраков... Но попадались и исключения, явно согласованные с владельцами – например, одна из традиционных на вид картин оказалась плакатом «Колыбели», который кто-то скопировал на холст. Скопировал не без таланта – на оригинале столько крови не было... Меня картинки, конечно, не волновали. Но стоять рядом с этим произведением искусства было неприятно. А д
Поскольку на мне не было зримых причин выравнивать рухнувший баланс (в этом случае хейтеры, как известно, поступают строго насупротив кодексу), я спокойно свалила. Необходимость игры еще не начинала меня напрягать – играть я могу долго и без особых последствий. Да и оглядываться на окружающих, включая гипотетических, можно было и поменьше – меня могли спокойно заловить за самым вопиющим поведением, но при этом даже не подумать о чем-то плохом... Как правило, хейтеры не так уж строго смотрят на то, как постулаты кодекса выполняет идейный самоубийца – а наличие своего места под потолком склепа в пятом приходе однозначно относит меня в эту категорию...
Итак, подлянок со стороны народа по всем приметам не ожидалось. Зато сподличал дом. Выведя меня и Рингила одновременно к одному и тому же месту. И это притом, что я возвращаться не особо и хотела.
–Судьба – повод ненавидеть мир сильней, – бросил в сторону, не намереваясь попасть в меня, эльфенок. – Не верю, что ты шла за мной.
–Правильно делаешь, – верной репликой ответила я. Безупречно верной – только реакция на нее была несколько нетипичной. Казалось, я только что ранила кого-то прямо в надежду... Смертельно. Рингил скользнул в дверь. Я подавила желание все же последовать «совету» дома и провалилась сквозь пол. Пусть полосатик сам объясняет народу, чем мы вдали ото всех занимались, а я... Я могу и обращенных найти.
Обращенные нашлись легко – по звуку. То есть, по звуку мата – «хлебанные струны» мог клясть только один из них. Тот, которого обратила я...
–Ну что, какие проблемы? – поинтересовалась я, вваливаясь в помещение. Относилось оно, похоже, к разряду непопулярных – обычная комната без изысков типа приходящего ночевать призрака или сложного характера мебели. Обычные, явно постороннего происхождения стулья. И одна гитара в состоянии, близком к смерти. Гитару я подлечила без лишних жестов, отчет о других проблемах подождала пару секунд, но так ничего и не услышала по существу. – Рик, это вы инструмент довели или так было?
Из нестройного гула, все же раздавшегося в ответ, можно было заключить что угодно – от попытки самообороны от инструмента до попытки самообороны при помощи инструмента, но я в целом поняла, что народ просто попытался самостоятельно починить некстати сломавшуюся гитару, а результат малость не рассчитал. Про опасность, исходящую от необученных демонов, нам во «Вратах» все уши прожужжали, включая среднее...
–Хвалю за инициативность, – с издевательской интонацией сказала я. – Ну, учитесь...
Обращенный номер два, чье имя у меня вечно необратимо вылетало из головы (сам так и не сподобился положить в нужное место, а по всем чужим мозгам искать идиоток нет!), изображая очередное вмешательство судьбы, взял попробовать инструмент. Блин, музыкальный вечер какой-то получается... Или сейчас не вечер? Тут не знаешь, когда проснешься и когда заснешь – идеальный отдых...
В общем, я вышла, так и не дождавшись жалоб и предложений. Зато получила в спину песней...
–Когда вдоль дорог зачахнут ржавые фонари, когда сиреневым станет снег, – ни о былом, ни о том, что будет, не говори – скажи, о чем ты плачешь во сне[ 11 ]...
Дальше я тоже слышала, но не так запомнила, как прочувствовала... Знаете, странное ощущение – когда сам чинишь свое орудие пытки, правда? Я даже посочувствовала Кирстен... Помнится, я ее тоже зацепила песней – но у меня особая возможность, влияние голосом... А тут зацепили именно слова, в которых не было по сути ничего особенного...
Но слова песен (ввиду хренового музыкального слуха я запоминала ритм и мелодию именно по ним, так и привыкла обращать внимание на текст, и только в последнюю очередь – на музыку) действовали на меня и раньше. Иногда – заставляя вот так замирать посреди дороги, вслушиваясь в болезненно прекрасные сочетания, иглами прорывающие броню на чувствах. Бывало не раз, что касание иглы вызывало желание сесть и написать что-нибудь.
Музыка... Кажется, в этот день идея послушать и попеть захлестнула всю общагу. Даже когда я вышла в полузасохший сад, звуки не оставили меня. На ветру дрожало плохо закрепленное стекло той самой оранжереи, мешая крупной ржавой осе пролететь в щель. Звуки оскорбленного жужжания и стеклянного
