русски. Появление русскоязычных рыцарей в джунглях Южного Вьетнама, между Реховотом и Нес-Ционой не удивило Сашу. Удивили, то есть потрясли его латы. И, вполуха слушая беседу, Саша все решал для себя и не мог решить: у кого из двоих форма круче?
— Я бы считал вас бесчестнейшим из рыцарей…
— Прошу отложить сражение. Трое лучших лучников ушли в армию…
У правого потрясающая нагрудная пластина в форме витой раковины. Но шлем, шлем у левого интереснее.
— Бюджет срезан наполовину. Нет денег даже на шлемы.
— Лившиц кует в долг.
— Рыцарь будет одолжаться у еврея?
— Ну, это не ново.
У правого наплечники с гравировкой, а у левого — так, гладкие.
Зато какие у левого стальные туфли! У правого — проще. Но шпоры!
Шпоры правого рыцаря, черные, с золотистым зубом колесики решили дело. Разглядев их, Саша прямо из кабины вертолета сиганул вниз. От удара он упал перед правым рыцарем, Костей Ланкастером на колени и, не вставая, простер к нему руки и тонким голосом попросил: „Примите меня! Я тоже хочу“.
— Рыцарь ли вы? — машинально спросил отпрянувший Ланкастер.
— Да! — ответил Саша, хотя был рыцарем только по отцу.
Через два дня, на той же поляне, стоя теперь уже на одном колене, Саша повторял за Ланкастером слова присяги: „Рыцарь клянется бороться со злом. Рыцарь клянется защищать бедных, вдов и сирот. Рыцарь клянется по первому требованию сеньора являться с оружием и не щадя жизни, до последней капли крови защищать великое дело Ланкастеров. При этом рыцарь клянется постоянно помнить, что он находится в игре и причинение вреда другим участникам игры недопустимо. Рыцарь клянется избрать себе недоступную Прекрасную Даму. Рыцарь клянется мечтать о том, как после смерти он попадет в замок Короля Артура и будет восседать вместе с ним за круглым столом“.
Лившиц согласился-таки отковать для Саши доспехи в долг. В гараже, где состоялась примерка, не было зеркала. Саша залез на горку шин и смотрелся в заднее стекло микроавтобуса. Искаженное выпуклостью стекла, огромное стальное чудовище впечатляло.
И действительно, когда той весной Саша в новых доспехах, на белом осле проезжал по улицам Ашкелона, Ашдода и Ришона, десятки юношей подходили к нему и записывались в войско Ланкастеров.
От Гедеры до Хедеры не было рыцаря сильнее и краше Саши Боцины.
Он быстро научился владеть мечом, стал непобедим на турнирах, достреливал из лука от забора участка разбитых машин до самого шоссе, и настал день, когда он, именно он, а не Костя, по песчаным холмам повел войско на ненавистных Йорков. Белели вдали башни Ришон ле-Циона, сжимались предвечерние облака, чернели кусты. Прекрасная дама с рекламного щита протягивала к Саше руки. В правой у нее была одноразовая ложечка, в левой — стаканчик томатного мороженого. На гребне холма Саша столкнулся с рыцарем в решетчатом шлеме. Под Сашиным мечом шлем смялся, как проволочная корзинка.
Потом — тишина. Потом крик: „К дороге тащите, быстро! Скорую! Чтобы все на месяц умерли!“. Потом — хруст кустов, топот разбегавшихся, нарастающий вой сирены и во внезапно наступившей темноте длинные световые лопасти мигалки.
Глава Йорков отделался сотрясением мозга. Израильская полиция не вмешивается в разборки маргинальных групп. Сашу не искали. Он зарыл доспехи в песок, перестал показываться в Нес-Ционе и записался на курсы компьютерного черчения.
Вместо занятий Саша шлялся по приморским улицам Тель-Авива, скоро познакомился с крашеными неграми (группой подростков, изображавших современных рэп-негров, в частности, красивших лицо и тело в черный цвет) и, чтобы стать одним из них, должен был совершить банапуту, обряд посвящения.
— Когда ты первый раз намажешь рожу ваксой и разопрешь ноздри ватными тампонами, ты не станешь негром, ты не встанешь негром. Ты в лучшем случае станешь просто зеброй.
— Сначала ты должен сделать банапуту, да-да. Ты теперь должен сделать банапуту. Как это круто, да-да. Это круто. Только ты, только ты и банапута.
Тель-авивское утро, в витринах блестят золотые жилки. Наркоманка моет голову из пластиковой бутылки. Уже стучат вилки. Воют газонокосилки. Кто-то откинулся. Его кладут на носилки.
— А ты с утра должен сделать банапуту. Ты с утра будешь делать банапуту. Как это круто, да-да. Это круто. Только ты, только ты и банапута.
— Пи-Пи-Три залез на дерево и цеплял проходящих баб за прически голландскими граблями. Акуна и Снуп сперли бочку мороженого и ели его саблями. Бурак размотал по улице барабан кабеля. Вапук и Джоп двух таиландцев ограбили.
— А ты какую будешь делать банапуту? Ты какую придумал банапуту? Чтоб было круто, да-да. Было круто. Только ты, только ты и банапута.
— Хочешь покрасить ваксой легавого? Хочешь сделать нашим легавого? Вот этого, марокканца корявого. Заманим во двор, — и на ура его.
Сашин папа, Альберт Маркович Боцина, не любил знать лишнее. Увидев, что Саша сильно испуган и почти не выходит из дому, Альберт Маркович не стал дознаваться, что именно натворил или, не дай Бог, совершил на этот раз его сынуля. Он только спросил:
— Сашулька, тебе надо в Украину уехать или к тете хватит?
— К тете, — тихо ответил Саша, и вскоре уже сидел на скамейке перед банком, в самом центре нашего городка.
В смысле костюмов городок был бедненький. Саша решительно не знал, что выбрать.
Выделялись поселенки с красивыми разноцветными обручами поверх косынок. Глядя на них, Саша еще раз пожалел, что при его телосложении в женское платье не переоденешься.
Пожалуй, хороши были подбитые пробкой шлемы и толстые защитные жилеты солдат, но пойти в армию — значило бы под страхом тюрьмы ТРИ ГОДА носить один и тот же костюм.
Решение пришло на третий день и, как всегда, само. Из тендера мицубиши вылез и подошел к банкомату человек в черном блестящем шелковом халате, белых чулках и толстых башмаках с пряжками. Первенствовала в его одежде шапка: меховой бочонок, похожий на откормленного свернувшегося черного кота. Две черных пружины выбивались из-под шапки и упруго качались у плеч. Лицо было гордое, серьезное и спокойное. Пересчитав купюры и сунув их во внутренний карман халата, человек прозондировал взглядом стоявшего перед ним восхищенного Сашу и сделал вот что: снял свою роскошную шапку и, поднявшись на цыпочки, крепко нахлобучил ее на Сашину голову.
Вооружившись Сашей, Ави решил, что можно начинать войну с бывшими товарищами: двум каменским хасидизмам, по его мнению, в нашем городке не было места. Минуточку, дорогой автор. Объясните, пожалуйста, почему Ави не назвал основанный им религиозный толк своим именем, а всячески пытался выдать его за каменский хасидизм?
А почему мастера с Малой Арнаутской улицы всегда выдавали сшитые ими джинсы за „Вранглер“? Потому что спрос на джинсы „Вранглер“ больше, чем на „Малоарнаутские“. Раскрученный брэнд, как говорят в России. Но ведь даже портной с Малой Арнаутской постыдится (испугается) продавать свой товар рядом с фирменным магазином „Вранглер“! Портной, может, и постыдится. А торговец поставит лоток с поддельными джинсами прямо напротив фирменного магазина, ночью попытается фирменный магазин сжечь, а если магазин не сгорит, подаст на его хозяев в суд за торговлю поддельным товаром и докажет, что только его арнаутские штаны и есть настоящий „Вранглер“.
Так поступил и Учитель Справедливости Ави. Первый бой с конкурентами из нашей синагоги он назначил на первый вечер Хануки, когда евреи в память о победе над греками и чудесном негасимом масле зажигают масляные светильники.
Каменская община делает это с особой торжественностью. Справа от входа в банк устанавливают
