Ребе на боковой двери, но без громкоговорителя, привез с оптового рынка много ящиков с большими заиндевелыми камнями (это были мороженые куры), слои ячеистого папье-маше с яйцами и мешки — сахар и рис. За рулем сидел сам Ави, продукты в штаб-квартиру на третьем этаже незаселенного дома таскали Дани, Саша и Француз. Туда же затащили старый холодильник. Заказали портреты-наклейки: большой — Каменского Ребе и маленький — Ави. Купили несколько ящиков штампованных подсвечников и водки — всего ящик — для Горчакова.
На досках объявлений появились сообщения о раздаче в новой синагоге каменских хасидов органических кур и яиц — только для мужчин.
Главную же горчаковскую идею Ави зарядил, поставил на предохранитель и спрятал пока в карман: до выборов мэра оставалось полтора месяца.
Откуда, спросите вы, у молодого человека, живущего на дотации тестя, нашлись деньги на белый фургон, холодильник, заиндевелых кур и их органические яйца? Об этом мы еще поговорим.
Начались раздачи. Миша, узнав о них, запустил контрраздачи. Кроме кур, он раздавал огурцы и апельсины. Именно тогда Каменский Ребе понял, насколько нехороши дела у его хасидов, и послал к нам в город своего человека.
— Рома, б…, подогрей мне сигарету! — крикнул скрытый маскировочной сеткой солдат.
— Где я тебе в праздник возьму сигарету? — ответили из сторожевой будки с другой стороны каменной арабской улицы.
— Я тебе сказал, е…. в р… подогрей мне сигарету! — разнеслось над перекрывавшей улицу бетонадой.
— Какую тебе, сука, сигарету?
— Да какую хочешь!
Улица вела к могиле Праведника. В бетонаде был узкий проход. Проход сторожил толстый румяный солдат с маленькими глазами в густых черных ресницах. Миша остановил минибус у самого прохода и спрыгнул на землю. От резкого движения заныл разбитый позавчера подбородок. Миша вынул из кабины и поставил на бетонный куб корзину с пончиками, ханукальный подсвечник и маленький черный чемодан. Миша приехал поздравить с праздником солдат, охранявших могилу, и показать им фокусы. Он вынул из чемодана стальную чайную ложку, засучил рукав, положил ложку на запястье левой руки и начал поглаживать ее указательным пальцем правой. Румяный солдат смотрел на это пристально и недоброжелательно, как орел. Погладив ложку, Миша зажал ее в кулаке и щелкнул по ее чашечке. От легкого щелчка стальная ложка сломалась. Чашечка упала, звякнув о бетон. Миша протянул солдату черенок.
— Ну, — нехотя сказал солдат, — это твоя ложка. Ты ее подпилил.
— Да?! Принеси свою.
— Роман! — крикнул румяный, — иди сюда и принеси железную ложку!
Из будки вылез Рома с ложкой. К тому времени, как Миша щелчком сломал ее, подошел Охана из будки напротив. Миша попросил у Оханы двадцатишекелевую купюру, проткнул ее карандашом и сложил в двадцать раз, а когда развернул, дыры как небывало.
Три года назад, когда Миша сдал экзамен на раввина, Ребе послал его на курсы фокусников. Это был специальный трехдневный курс для каменских хасидов. Серьезным бородатым людям в шляпах, собравшимся на первую лекцию в биллиардной пустого по случаю конца сезона приморского пансиона, было неловко смотреть друг другу в глаза, но после первой же фразы коренастого фокусника с эспаньолкой неловкость прошла.
— Фокусник, — сказал фокусник, — это человек, умеющий незаметно для зрителя следовать ходу вещей. Если фокус удался, он волшебник. Если фокус не удался, он клоун, и публика должна верить, что так было задумано. Как только вы перестанете бояться хода вещей, они станут послушными.
Три дня фокусник учил их отвлекать внимание и незаметно вынимать предметы из рукава, учил, как правильно смазывать палец маслом, чтобы его не обожгло кислотой, а на четвертый день, когда курс был окончен и участники сдавали ключи от комнат, портье сказал Мише, что его просят задержаться и пройти в биллиардную. В биллиардной Миша обнаружил еще шестерых студентов. И их-то, этих избранных семерых, фокусник обучил тому, что Миша сейчас покажет солдатам.
Миша снимает пиджак и занавешивает им ноги так, что видны только ботинки, и не просит, а приказывает: Смотрите! Смотрите на ботинки.
Охана, Рома и румяный смотрят, как ботинки взлетают и исчезают под пиджаком. Охана, Рома и румяный смотрят на пустую щель между асфальтом и пиджаком и не видят Мишиного лица, искаженного не потому, что в воздухе висеть трудно, а потому, что за спиной солдат стоит тот самый огромный хасид, который позавчера на крыше сбил Мишу с ног и сейчас ждет, что Миша грохнется, но Миша продолжает со страшным лицом висеть над землей.
— Хватит, — говорит Рома, взглянув на его лицо, — хорош, верим!
— Халас! — глухо вторит Охана, но Миша висит, висит, висит, пока огромный хасид не скрывается за поворотом арабской улицы.
Миша на земле. Он не может попасть рукой в рукав.
— Благослови меня, — просит Охана.
— И меня! — просит Румяный.
— И меня!
Село солнце, кончился день, и Миша должен его обдумать. Скамейка стоит в глубокой нише, образованной соснами и кустами. Вчера был дождь, швы между плитами мостовой желто-зеленые от сосновой пыльцы. Мише виден сегмент улицы. Прохожие, не замечая его, с одинокими лицами возникают из-за левого куста и исчезают за правым, совсем как Мишины мысли. Миша не пытается задержать, вернуть уходящие мысли и не окликает знакомых прохожих.
Вот, громко шаркая толстыми подошвами, все разом говоря и треща пузырьками жевательной резинки, прошла группа девочек-подростков. Почему молчит посланец Ребе, чего ждет? А вот и он сам, так часто бывает: вспомнишь о ком-нибудь и тут же его встретишь. Идет, склонив голову, будто прислушивается к голосу из левого плеча и крутит тугой пейс, как ручку настройки.
Стучат, шуршат, приближаясь, колеса — это Соломон, седой красавец-дворник катит свой бачок. Остановился, щипцами на ручке поднял с асфальта газету, бросил в бак, расправил грудь и исчез за кустом. Только бы не встретить бандита. Сегодня уже встречались. Хватит. Говоря о врагах, мы всегда имеем в виду чужих: арабов, высшую власть. Но между арабами и нами стоят солдаты; занятым миллиардными гешефтами властям, слава Богу, не до нас. И вдруг оказывается, что твой самый неумолимый враг — сосед. От него не спрячешься, и когда он начнет тебя душить, никто тебя не защитит, потому что вы не просто похожи, вы неотличимы; закричи ты караул — и он тут же заорет караул, и полицейскому при виде обнявшихся и кричащих караул мужчин в одинаковых костюмах только и останется спросить: вы чего, ребята?
Вот почтмейстер Йоси Бергер прохромал: интересно, куда это. Он ведь почти не ходит пешком.
Йоси Бергер хромал домой от своей дочки Идит. Было первое число, день чека.
Обычно Йоси заносил чек в обеденный перерыв, когда зятя не было дома. Они не ссорились. Просто за год знакомства Ави ни разу не обратился к тестю, не посмотрел ему в глаза. При этом Йоси знал, что зять далеко не всегда и не со всеми такой крокодил холодного копчения. Встречаясь с нужным человеком, Ави превращался в милого, теплокровного, необыкновенно внимательного к вам (нужному человеку) жирафа. Жираф говорил только с вами, больше ни на кого в мире не обращая внимания, и оказывалось, что вы любите одного и того же певца, что месяц назад ему, как и вам, неудачно поставили зубную коронку, что его мать, как и ваша, страдает тяжелым диабетом. Он понимал вас абсолютно во всем и не ввинчивал вам в голову истины, а просто по-дружески ими делился. Ави никуда не торопился, и ваша с ним сладостная беседа могла бы длиться вечно, если бы не кончился ваш обеденный перерыв. При первой встрече Ави в знак особой приязни касался вашего плеча длинными, умными пальцами, и если при второй встрече он этого не делал, вам начинало казаться, что вы чем-то его расстроили, он уже не так, как прежде, к вам
