огромная круглая дыра надголовой рассказчика — зачем она? Это не дыра, тютя, это черную шляпу повесили на гвоздь. Желтая аварийная дверь была задраена на железную щеколду. Вспоминалась строчка Псалма: «Из глубин взываю к тебе, Господи». Красящий слой в углу оторвался от акустического потолка и висел, как грязная тряпка, блестя кусками прозрачной изоленты, которыми его пытались приклеить на место. Ничего страшного. Хасиды молились и в худших условиях. Странным был, пожалуй, только сильный, непонятно откуда идущий запах лежалых овощей.
— Перед ливанской войной я был командиром отряда разведки на Голанских высотах. В случае если бы они перешли через линию нефтепровода, мы должны были перевести войска на их территорию. Для этого я должен был досконально изучить все дороги. А на Голанах много минных полей, и все они отмечены на картах и огорожены колючей проволокой. Я это знал и вообще не думал о минной опасности, меня интересовали совершенно другие вещи — в основном, какой дорогой легче провезти технику. Я все время ездил и смотрел дороги, и старые, полузаросшие тоже. А десантный джип очень открытый. В нем нет ничего лишнего, в том числе стекол. И вот, как-то раз мы едем, и почему-то я вдруг, — не знаю, что меня дернуло, — высунулся, почти вывесился из окна и заметил впереди, в двух метрах от переднего колеса, кружок величиной с монету. Я успел крикнуть шоферу: Стой! И он успел остановиться — левое колесо в метре от кружка, правое — в сантиметре от другого кружка, мы не наехали на него только из-за камня, камень помешал. Это были противопехотные мины. Восемь килограммов взрывчатки в каждой. Я вышел из машины и увидел, что мы заехали на минное поле. Колючая проволока, огораживавшая его, была аккуратно перерезана с двух сторон. Не представляю, кто мог это сделать. Конечно, голанские друзы всегда были настроены просирийски, но по этим местам бродят их собственные коровы, друзы не стали бы этого делать. Мы с шофером вернулись на базу, а у меня был ответственный за вооружение религиозный капитан, я его спросил, что надо читать в этом случае — он открыл молитвенник, показал мне текст и сказал: «Это нужно читать в синагоге, в присутствии десяти мужчин». Синагога, десять мужчин — это уж слишком, я отошел за джип и прочел, что мне капитан показал. А Нати, был у нас такой парень, санитар, он все уходил в поля и занимался там трансцендентальной медитацией (видите, я даже могу это выговорить), Нати сказал, что это поле его медитации нас спасло, если мы к нему присоединимся, поле станет еще сильнее и спасет и других солдат. Лехаим, лехаим!
«Может быть, местные братья переругались, и я послан их мирить?» — подумал Ехиэль. Явных, форменных хасидов в синагоге было немного: миловидный брюнет занимался микрофоном и динамиками, коэн, безработный храмовый священник, следил за тем, чтобы не кончались на столах водка и маслины, парень с книжечкой Псалмов в руке мгновенно находил свободное место и усаживал входивших.
В работе этих трех чувствовались согласие, свобода. Да и не послал бы Ребе юного Ехиэля за две тысячи километров мирить разругавшуюся общину. Ребе, личные секретари которого, рав Мушнис и рав Пфеферкорн восемнадцать лет не разговаривали друг с другом, знал, что мирить — дело безнадежное.
Еще несколько хасидов сидели за столами, готовые вскочить, помочь. Одного из них, похожего на мужика с обложки сельскохозяйственного справочника издания Сойкина — массивный нос, высокий лысый лоб, выпуклые голубые глаза и рыжая борода — Ехиэль определил как раввина. Вряд ли этот застенчивый добряк был причиной его, Ехиэля, командировки.
— Через год, уже как резервист, я командовал ротой в Иорданской долине. Принимаю роту и вижу, что у нас нет санитара. Я запросил полк, и кого бы, вы думали, мне прислали? Того самого Нати, который был с нами на Голанах. Только одет он был по-хасидски. Я его спросил: Нати, а как же медитация? Он говорит: оставь. Ну, что вы скажете? Надо было, чтобы его призвали тогда же, когда и меня, чтобы наш санитар не прибыл по болезни и чтобы на базе оказался один невостребованный санитар — именно Нати. А потом был 83-й год, Ливан. Мы ловили террористов. Мы поймали того, кто организовал убийство школьников в Маалот. Теперь он на свободе, один из лидеров убийц в Газе. В тот месяц, в Ливане, мы спали в лучшем случае по три часа и не раздевались уже две недели. Постоянная повышенная готовность. Здесь едят, поэтому я не буду вам рассказывать, до чего мы дошли и как себя чувствовали. В тот вечер я получил сообщение, что в нашем районе террористов нет, и можно снизить уровень готовности. Это была первая ночь, когда я разрешил солдатам разуться. В таком состоянии заснуть сначала трудно, а потом проваливаешься. И вдруг меня как будто ударили, я вскакиваю, и только потом слышу крик часового: «Командир! Террористы!» Полог шатра был распахнут, вокруг черно, но я почувствовал, что они в 20–30 метрах, и я, босой, кричу: «Огонь!».
Мы и террористы открыли огонь одновременно, пули летали вокруг, как стаи ос. И никого из наших даже не ранило. Но когда рассвело, а рассвело скоро, мы вернулись, окончив преследование, и увидели, что произошло еще большее чудо: оказалось, что прямо напротив нашего шатра, метрах в ста, стояли наши танки. Знаете, как танкисты спят? Танкисты спят на решетках. Так вот, все над решетками было побито нашими пулями, — и ни один танкист не пострадал. А их командир, когда я ему все рассказал, ответил: «Это еще не чудо. Вот что я не положил на вас снаряд, это чудо. Пушки были заряжены, когда я услышал с вашей стороны выстрелы, знаешь, почему я не дал огневой приказ? Потому что в последний момент я увидел маленький красный огонек. Наш офицер связи с двумя солдатами совершал пеший патруль, он был метрах в пятидесяти за вашей палаткой, по прямой линии. Я послал их не туда, но они сбились. А огонек, это маленькая красная лампочка на рации, она зажигается в начале связи, буквально на полминуты. И я подумал: а вдруг там наш патруль?» Но я вам скажу, что и это, видимо, не главное чудо. Главное чудо было то, что офицер, на чьей рации зажглась красная лампочка, был когда-то на Голанах начальником по вооружению в моем отряде, помните: религиозный капитан дал мне молитвенник, когда я чуть не подорвался на противопехотных минах. Лехаим, лехаим!
Ехиэль оглядел публику. Из русского угла донеслось: «Теплую водку? С утра? Стаканами? Да с удовольствием!».
Индокитайцы сидели неподвижно, блестя черными глазами.
— Когда такое случается на войне, в армии, это кажется нормальным, если не задумываться. Через год — я тогда учился в Хайфском университете (не про нас будь сказано) — товарищ пригласил меня на Пурим в Технион. Пуримский вечер… Спаси и помилуй, что там творилось на обратном пути — я жил у родителей, в Акко, и почему-то поехал вниз, не через Немецкую Колонию, а через Адар. На Пурим всегда бывает ветрено и дождливо, но этот вечер даже для Пурима был слишком бурным. Потоки текли по черным пустым улицам, на вечеринке я выпил несколько коктейлей и, как говорится, отпустил поводья. А машина, — я ехал на машине моего отца, а он, как израильский патриот, мог ездить только на машине израильского производства, «сусите», — лучшая машина на свете. Я понесся по пустому черному переулку и, увидев внизу, вдалеке, столб — там был тупик, — одновременно понял, что тормоз не действует. Можно, как вы знаете, тормозить двигателем. Переключаю на вторую скорость — мотор глохнет. На войне я, бывало, видел пули, летевшие мимо, но никогда не видел пулю или осколок, летевший в меня. А тут я лечу вниз и вижу свою смерть.
Я сделал единственное, что можно было сделать, — резко повернул руль влево — я знал, что машина перевернется, но просто не хотел смотреть на этот смертный столб. Машина не перевернулась. И не врезалась в столб. Она съехала задом и остановилась в метре от него. И как только она остановилась, какой-то старик в шляпе (не знаю, откуда он взялся в такой страшный дождь) стучит мне в стекло и спрашивает: «Все в порядке?» А я в то время перед сном начал читать что-то вроде короткой молитвы, и вот я, сидя в машине под дождем, подумал — все, хватит, и тут вдруг внутренний голос мне говорит: тогда это случится еще раз. Ну, внутренние голоса — это не мое.
Я перестал читать молитву, и через пару недель — мы с приятелем ехали к нему в кибуц на мотоцикле, он вел, я сидел сзади — и не вписались в поворот. Все тут видели мультфильм про Винни-Пуха? Помните, как Винни собрал всю морковку с поля ногами? Так вот я сделал тоже самое, только головой, и тут я понял…
— Миша, — прервал рассказчика густой женский баритон, — открывай!
Голос принадлежал толстой старухе, одетой в лазурное платье с золотыми огурцами, — «открывай, девять часов!» — для наглядности старуха постукивала пальцем по часикам, поднимая при этом и левую руку, и правую, в которой она держала белую пустую тряпичную сумку.
