направо, а не налево. Ави поручили разносить по синагогам хасидскую газету, разговаривали с ним свои тихие, мало понятные непосвященным разговоры, но не прошло и года, как Шлойме сказал Мише: „Ави ослабел. Надо поддержать“.
Так на хасидском языке говорят о человеке, который начал вести себя дико.
В высказывании „нравится то, что получается“ есть несомненная правда. Но ведь, другими словами, это значит, что людям нравится заниматься своим делом. Между тем, большинство людей занято чужим делом — и ничего, многим нравится.
А что нравится тому, у кого получается ВСЕ?
Муж Идит, Ави Фиамента, быстрее всех в кибуце добегал от ворот до старых курятников. Ему единственному Колтан, учитель математики с такими страшными бровями, что некоторые их волоски лезли ему в рот, всегда ставил высшую оценку 100, а один раз поставил 105. В то утро Колтан задал классу письменную задачу про учеников, опоздавших в школу, и, проверяя ответы, все злее кусал брови и скреб лысину, пока не прочел Авин листок. Прочтя его, Колтан выплюнул левую бровь и закричал, указуя на Ави: „Один! Один из всего класса с головой! Единственный написал, что если три и четыре десятых ученика опоздали в школу, значит задача сформулирована неправильно! Понимаете, идиоты?! Сфор-му-ли-ро-ва-на не-вер-но!“
В пятнадцать лет Ави на спор задним ходом спустился на тракторе по двухкилометровому горному серпантину. В семнадцать его пригласили в юношескую сборную страны по баскетболу.
Перед демобилизацией сам генерал долго и безуспешно пытался уговорить Ави, лучшего в полку командира танка, подписать контракт и остаться хотя бы еще на два года.
Танки влекли Ави так же мало, как трактора, спортивные залы и университетские аудитории. Ави хотел взлететь, а не ползти вверх, как ртутный столбик под мышкой слабо простуженного школьника.
В Нью-Йорке Ави работал в фотомагазине Абермайера у входа в Северный Парк. В обеденный перерыв он покупал большой гамбургер, пепси и шел загорать. Белую рубашку вешал на куст. Один раз ее подхватило ветром, которому было где разогнаться, и долго тащило по газонам. Ави поймал рубашку на холме, над самым прудом. Поймал и остановился.
У воды широким неплотным кругом стояли афроамериканцы. В центре круга на зеленой траве лежала большая, продернутая красным, бежевая циновка. На циновке помещалось светлого дерева кресло с высокой прямой спинкой. Это кресло больше всего поразило Ави, — кто-то же тащил его на себе от самого входа в парк, куда доступ машинам был закрыт. В кресле сидел небольшой темный человек, одетый в просторное и белое, в белой шапочке.
Ави видел эту компанию в первый раз. Он знал парковых фриков. В отличие от порядочных людей, фрики приходили сюда регулярно. С двумя Ави даже познакомился, вернее, они познакомились с ним.
Худой ирландец, закутанный в свитера и тряпки, со значком больного спидом на груди и парой мохнатых терьеров, причем кобеля звали Леди Бобо, а суку — Элвис, показал Ави вытатуированный на запястье маген-давид.
— У меня был друг еврей, — сказал он. — В 82-м году он поехал защищать свою страну и не вернулся. В память о нем я вытатуировал знак вашей веры. Наша вера истинна. Ваша вера истинна. Ислам придумали люди.
Сборщик бутылок, вечно пьяный индонезиец в черно-розовой куфие, тоже почувствовал Авину национальность, предложил ему виски и через десять фраз сбился на Сабру и Шатилу.
Но то иностранцы. Местные аутсайдеры были неконтактны. Каждый из них нес свою аккуратно упакованную, социально признанную и оплачиваемую наркоманию, алкоголизм или шизофрению.
У пруда стояли местные. Ави не знал, не отличал никого из них, нет, пожалуй, одна из повернутых к нему спин в синей, с красными манжетами и поясом ливрее, показалась ему знакомой. Да, этот парень часами учился у входа в парк играть на саксофоне. Судя по стоявшей на асфальте перед ним жестянке, прохожие должны были платить ему стипендию.
Темный человек в центре круга дважды двинул в воздухе деревянным жезлом. От круга отделились двое. Ави наконец вдел руки в рукава пойманной рубашки. Двое отделились от круга, приблизились к сидящему в кресле и, потрясая руками, заговорили одновременно, из-за чего Ави не мог понять даже того немногого, что до него долетало. Человек в кресле несколько минут, не прерывая, слушал тяжущихся, а потом движением жезла вернул одного из них в круг. Другой медленно снял рубашку и лег на траву лицом вниз. Стоявшие сомкнулись. Подавляя неамериканское желание вмешаться, Ави слушал удары по телу и голос, гнусаво считавший: 12, 13, 14… 37, 38, 39. Счет кончился на сорока.
Назавтра Ави подошел к саксофонисту в ливрее и спросил:
— За что били этого парня вчера, в парке?
— Он согрешил. Первосвященник велел дать ему сорок палок, — неожиданно спокойно ответил саксофонист.
— Почему сорок?
— Так написано в святой Библии.
— Он что, и повесить может?
— Не может. Может сжечь расплавленным оловом, а повесить не может. В святой Библии нет такого наказания.
В тот же день Ави попросил у Абермайера почитать что-нибудь об иудаизме. Абермайер принес „Хасидские рассказы“ Бубера. Рассказы о хасидских Ребе очень понравились Ави. Вот где, оказывается, власть и сила. Хасидские Ребе являлись царями, пророками и первосвященниками одновременно. У них были слуги, придворные музыканты и шуты. Все граждане их царств, от водовозов до богатых купцов, считали за честь платить им дань. Правда, эти Ребе умели читать мысли, предсказывать будущее, мгновенно покрывать огромные расстояния, они владели языком растений, зверей и птиц, но для способного человека все это сегодня не составляет большого труда.
Понравилось Ави и то, что Ребе было много (и, судя по рассказам Абермайера, не стало меньше.) Умный человек открывает обувной магазин только на той улице, где уже есть не меньше пяти обувных магазинов.
Подготовка, конечно, требовалась. Хасидские раввины, кроме всего прочего, славились как великие знатоки Торы. Ави знал, что Тору учат в ешиве. Дядя Абермайера был каменским хасидом. Их ешива с большим портретом Ребе над входом располагалась недалеко от магазина, на углу 23-й и 135-й улиц.
Ави вошел в комнату с нарочито голыми стенами и почему-то зарешеченными окнами не без робости. Религиозными его пугали в детстве, когда он не хотел есть овсянку. Комната гудела и раскачивалась. Сидевшие парами за столами были погружены в свое гудение и раскачивание над большими книгами. Только один, немолодой, — стул рядом с ним был пуст, а на столе лежала перевернутая черная шляпа с золотым львом на подкладке, — поднял глаза на Ави, жестом указал ему на место рядом с собой и надел шляпу на голову. И тут произошло вот что: взглянув на лист открытой книги и прочтя первые слова „Нанявший работников и не договорившийся с ними, что они будут начинать работу до рассвета или кончать ее после заката, не может их заставить…“, Ави понял, что слова эти знакомы ему, что когда-то, до рождения, он уже видел лист Талмуда, что он много раз пересекал эту равнину с прямоугольным средником крупного черного текста, окруженного ярко-белой межой, за которой полями росли мелкие, округлые, вьющиеся знаки.
Да он ведь единственный в этой комнате знал, что такое начинать работу до рассвета. Сети на рыбных прудах заводили до рассвета. Талмуд оказался достойной вещью. Приходилось включать мозг на полную мощность. Мозг благодарно вибрировал и раскрывался.
Через десять листов Талмуда Ави начал ждать часа, когда он придет сюда. Через пятьдесят листов он познакомился с братом Идит. Через сто выученных на булавку[9] листов женился. Через сто двадцать засобирался в Израиль. На свадьбе раввин из ешивы сказал, что пятьдесят лет не встречал такого таланта, как Ави. Осталось съездить в Камень к Ребе, получить благословение, — и ты станешь настоящим каменским хасидом.
…И здесь Ави оказался самым лучшим. От сознания своего могущества он помрачнел. Никакой Ребе не был ему нужен. Он сам скоро станет Ребе. У него будут свои секретари, музыканты, шуты и слуги. Сенаторы и банкиры, подходя под благословение, будут целовать ему руку. Повредился ли Ави в уме?
