под юбок у них виднелись тренировочные штаны со штрипками и толстые носки, и они уже начинали оплывать, как подарочные свечи.
— Идит, это ты? Ты выглядишь потрясающе! А это Моше. Нет, старшая — Теила. Правда, он прелесть? Моше, скажи тете здрасте. Стесняется.
Сильнее всего возвращение Идит взволновало англоязычных членов «Клуба золотого возраста». В ближайшее же заседание члены клуба, скомкав и выбросив записанные в повестке дня вопросы, немедленно и с таким аппетитом, будто это был смертельно-калорийный торт со сливками и орехами, приступили к обсуждению основного вопроса, а именно — у кого есть знакомый религиозный выпускник университета из хорошей американской семьи. Звонки начались очень быстро, звонили после вечерней программы новостей. К телефону звали отца, он слушал и, глядя в пол и смутно улыбаясь, передавал: «Рут Зельдин хочет познакомить тебя с кем-то. Позвони ей, пожалуйста».
Идит звонила и в обшитых светлым деревом иерусалимских кафе и в бархатных лобби дорогих гостиниц пила апельсиновый сок с Джерри, Бобом и Бени.
Над слоноподобным старшим программистом Джерри всегда, как кондор или беспилотный самолет, витала тень его мамы. Один раз мама его уже женила, и когда он развелся, с восторгом кричала по телефону подругам: «Джерри вернулся домой!»
Боб во время второй встречи сказал Идит: ему не нравится, что она носит блузки с короткими рукавами.
Рыжеватого Бени Идит даже пригласила домой. Бени терпеливо перелистывал альбом с марками и рассказывал отцу о кенийской деревне, где он два года после университета работал сельхозинструктором. Некоторые жители ходили полуголые, некоторые — в одежде. Сама мысль о том, что люди определенной расы чем-то хуже, чем люди другой расы, ему чужда.
Живал он и в Индии, скитался по Тибету, четыре года назад открыл для себя образ жизни и религию предков и переехал на их землю. У Бени, кроме богатой специальности, был твердый подбородок, широкий лоб с горизонтальной морщиной, голубые глаза и маленькие аккуратные уши, но, как все американцы, он костями верил в то, что истину и счастье можно найти, только внимательно следуя правильной инструкции, и все повороты в его жизни были просто сменами инструкций. Законы предков он исполнял точно и внимательно, но было видно, что и эта инструкция не вполне оправдала его надежды, и он продолжает следовать ей только потому, что устал искать новые. Идит выросла среди людей, живших по инструкции, которая должна была, по их мнению, привести Машиаха, который не приходил, в будущий мир, который не наступал. Но это в каком-нибудь другом месте, в какой-нибудь Америке можно прожить с религией вроде мечты в рамочке, от которой и не ждешь всерьез, что исполнится. У нас это не канает. Это чушь, говорят, подрастая, многие дети из религиозных семей. Пейте ваш виноградный сок, ешьте вашу курицу. Мы пошли на пляж. Может, в раскопках и нашли цветок Давида. В пустыне, на нашей базе, есть только кактусы, пекло и холод. Танки пока без кондиционеров. Днем горишь, ночью ходишь в меховом комбинезоне. Вы говорите, что на Новый Год нельзя есть орехи, потому что числовое значение слова «орехи» равно числовому значению слова «грех»? Нам надоела ваша чепуха, говорят веснушчатые, темно-русые дети из религиозных семей. Семьдесят лет назад мы приплыли сюда из Москвы, Кишинева и Лодзи. Мы жили в сараях. Мы кувалдами дробили песчаник в щебенку и мостили этой щебенкой дороги через осушенные нами же болота. Мы ездили по этим дорогам колоннами и по совету Вингейта привязывали к сиденьям первых тракторов шейхов из тех деревень, жители которых клали на наши дороги мины. Мы за какие-то тридцать лет сколотили такую крепкую страну, что, когда она нам надоела и мы, снова взявшись за кувалды, начали вместе с шейхами нашу страну крушить, это оказалось непросто. Мы — веснушчатые, темно-русые дети. Мы похожи на англичан. Мы похожи на поляков. С нас нельзя рисовать картины на библейские сюжеты, но все, что вы видите, сделал не ваш Бог, а мы, мы, мы, и пошли бы вы с вашими грехами и орехами.
А другие дети, такие, как Идит, говорят: для того, чтобы Бог послал Машиаха, нужен адрес. Машиах не придет к пустому месту. Этот адрес, этот дом, построенный из нашей любви к Богу и его любви к нам, не может быть построен людьми, читающими Библию как брошюру-инструкцию по сборке и эксплуатации газонокосилки. Чтобы снова расцвел бешеный цветок Давида, чтобы заплясали и расплавились преграждающие путь горы, чтобы зазвенели от радости деревья, мы сами должны стать как звенящие деревья, как Рашби, взглядом сжигавший птиц. Мы должны измениться на такую глубину, которой не достигают не только слова инструкций, но даже слова пророка. Только тон пророка доходит туда, только тон пророка.
Веснушчатые, темно-русые дети.
Как-то раз Идит шла по улице, а впереди — две старушки. Идит услышала, что они говорят: «Бени просто убит. Ты знаешь, что она ему сказала? Что он очень хороший человек, но с ним она не может быть самой собой».
— Позвони Марте, пусть она как мать с ним поговорит.
— Что толку с ним говорить? Что парень может тут сделать?
— Да не с Бени, с Йоси. Йоси — отец, он должен ей внушить, что это просто неумно.
Тут старухи одновременно обернулись и с улыбкой поздоровались с Идит. Они как-то не сообразили, что говорили о ней.
Почему Идит вернулась в Нью-Йорк? Может быть, потому, что уверения, будто в Израиле ее, медсестру, тут же оторвут с руками, оказались пшиком, — чтобы тебя на новом месте оторвали с руками, нужно энергично действовать и терпеливо ждать. А может быть, из-за письма. Брат писал:
«В клинике все нормально, смены — как армейские дежурства, слава Богу, мне дали переносной микрокомпьютер, размером с мобильный телефон, так что я не должен держать в голове историю болезни каждого больного, а могу набрать имя и прочесть все на экране. Я обломался жить у тети Энн и снял квартиру в десяти минутах ходьбы от клиники, в районе каменских хасидов. В ресторане тут то, что едят русские: щи, каша. Никто меня не замечает. Соседи со мной не разговаривают. Был случай, когда мое дежурство кончилось за пять минут до шабата. Я не успел ни зажечь свет, ни включить субботнее реле. Была уже полная темнота, и я решил хотя бы придвинуть стол к окну, чтобы хоть уличный фонарь мне светил. Только я его перетащил — стук в дверь. Не веря своим ушам, открываю — и вижу хасида — снизу, как он мне объяснил. Оказывается, передвигая стол, я произвел ужасный скрежет. Они к этому не привыкли. Хасид поднялся посмотреть, что происходит, увидел меня — и неожиданно пригласил меня на вечернюю трапезу. Но это был единственный раз. Правда, недавно я познакомился с одним кибуцником. Он два года назад демобилизовался и приехал сюда подзаработать. Поскольку мы оба религиозные, а знакомых ни у него, ни у меня нет, мы уже пару раз проводили шабат вместе. Я ему рассказывал про свою семью. Не хочу быть таким, как наши бабки, но он очень тобой заинтересовался. Так что будешь в Нью-Йорке — я вас познакомлю.
И познакомил. Свадьбу сыграли в Бруклине. Из Израиля был только отец. Дядя Стэнли не приехал — за полгода до того убили его сына. Молодые вернулись через семь месяцев. Весь клуб золотого возраста много раз прошел мимо дома, где Йоси снял для молодых квартиру. Мирьям сказала Бетти, что видела в магазине Идит, беременную и в каштановом парике! По утрам из парадной выходил в синагогу высокий, очень смуглый хасид. Йоси не затруднял себя и зятя вопросами о том, чем молодой человек собирается кормить семью. Он радовался, что дочка живет в соседнем квартале, и первого числа каждого месяца, с часу до двух, когда зятя не бывало дома, заносил ей чек. Зять был вежлив, неулыбчив и отстранен. Его никогда не видели рядом с женой. По улице, в те редкие разы, когда они шли куда-то вместе, он двигался на пять шагов впереди нее. На завтраке в честь обрезания первенца он торчал, торжественный, неподвижный, без улыбки, из динамичной кучки хасидов, а Идит сидела на передней скамейке, окруженная старухами, которые жадно рассматривали ее, делая вид, что рассматривают красную, с каштановыми волосиками головку внутри белого хотдога у нее на руках.
Каменские хасиды нашего города приняли Ави, как принимали всех новых братьев. Для него нашлось место за столом и место в машине, в Пурим развозившей солдатам вино, а на Хануку — пончики. Круглый пирог хасидского времени, разрезанный весенними, осенними, зимними праздниками, днями рождения и смерти отцов хасидизма и их жен, быстро исчезал перед ним со стола, на котором стояли водка, кугель, маслины, соленое печенье и много одноразовых тарелок и стаканчиков, а рассказчик подробно вспоминал то про Учителя, которого в первую лунную ночь месяца везли на лодке из Петропавловской крепости на допрос, и он силой воли остановил лодку посредине Невы, то про Учителя, после допроса в ГПУ пошедшего
