заявил: «Я буду вынужден сложить с себя звание председателя, а вы знаете, что это грозит срывом собрания».
Маяковский произнес вступительное слово. Он же заключал.
Спустя два месяца Полонский в «Новом мире», как бы продолжая диспут, опубликовал статью «Блеф продолжается», а в журнале «Красная новь» появилось «сочинение» А. Лежнева с уничтожающим заголовком «Дело о трупе». Автор в недостойном тоне нещадно громил «Леф».
НА БЕЛОРУССКОЙ ЗЕМЛЕ
Жду Маяковского в главном вестибюле Белорусского вокзала. И вот он вырос у дверей, размахивая двумя чемоданами. Я удивился:
— Что вы так размахались, силу показываете?
Едва заметная улыбка, и чемодан раскрыт. Пустой, легкий.
— Помните, я вам обещал? Получайте!
— Большое спасибо! Но вы напрасно беспокоились. Я бы сам заехал к вам и все туда бы уложил.
— Я рассчитал заранее. И Маяковский берет у меня из рук старый чемодан и кладет его в пустой новый.
О таком чемодане (большом и легком) я действительно мечтал: ведь только в этом году я был в разъездах 250 дней!
В Смоленске при выходе из вокзала — пробка. Толкаются, как на пожаре. Маяковский видит: затерли старуху с мешком — и своей мощной фигурой сдерживает натиск. Старуха спасена, а Маяковского понесло людским потоком.
В гостинице такой разговор:
— Жаль, что приходится сегодня уезжать, номер хороший, ― сказал Маяковский.
— Самый лучший. В нем сам Луначарский жил. Народу ходило к нему, ужас! — говорит дежурная.
Маяковский:
— Ну, конечно, мне до него не дотянуться, но зато я стихи пишу, а он — нет. Он просто начальство и прозаик.
После вечера в Гортеатре мы покидаем Смоленск, и на рассвете — в Витебске. Владимир Владимирович здесь впервые. Он предлагает прогуляться.
За мостом над узенькой Двиной крутой подъем по Гоголевской. Я прошу замедлить шаг, но это не в его натуре. Тогда под предлогом передышки я остановился и тем самым вернул себе попутчика.
Именно в эту минуту мне бросилась в глаза вывеска на противоположной стороне улицы.
Раки, кружка пенистого пива и надпись: «Завод им. Бебеля».
Я вопросительно посмотрел на Маяковского, как бы ища ответа: что это значит? Он только улыбнулся, потом скривил рот и молча продолжал путь. То и дело поэт заносил что-то в записную книжку. Тогда, как я понял позже, возникали уже наброски стихотворения «Пиво и социализм» (первоначальное заглавие — «Витебские мысли»)[21].
Даже в бильярдной, в которую мы попали в безлюдное дневное время, Маяковский умудрялся то и дело между ударами заносить в записную книжку наброски этого сатирического стихотворения.
Незначительный, казалось бы, факт был обобщен:
Товарищ, в мозгах просьбишку вычекань, да так, чтоб не стерлась, и век прождя: брось привычку (глупая привычка!) — приплетать ко всему фамилию вождя.
Еще одна бессонная ночь (пересадка).
В седьмом часу курьерский привез нас в Минск.
Маяковский спросил:
— Сколько у нас столиц?
— Много.
— А в скольких вы бывали?
— Почти во всех.
— Я был не везде, но должен быть везде!
Тогда же он, как бы продолжая свою мысль, заметил:
— Как хорошо звучит: «Центральный Исполнительный Комитет Белоруссии». Мы часто не отдаем себе отчета в том, что произошло за короткий срок: народ имеет свою Республику — это грандиозно!
Я дважды телеграфировал в минскую гостиницу, чтобы нам забронировали номера. Когда же мы обратились к портье, тот попросил подождать.
Владимир Владимирович уселся в тяжелое кресло и, казалось, вот-вот уснет.
Я проявлял активность, рвался к директору.
Выяснилось, что на четвертом этаже есть свободный номер, но директор распорядился обеспечить Маяковского лучшим, который вскоре он и занял.
Как всегда, много гостей. Один из них — молодой поэт — спросил:
— Почему вас столь назойливо упрекают в неуважении к Пушкину?
— Бывает разное отношение к его наследию, — ответил Маяковский. — Мне не могут простить того, что я не пишу, как он. Раздражает лесенка. Вот решили: раз я не пишу, как Пушкин, значит, являюсь его противником. Приходится чуть ли не оправдываться, а в чем — и сам не знаешь. Подумайте, — добавил он, — как можно, не любя Пушкина, знать наизусть массу его стихов? Смешно! Меня как-то спросили: «Почему вы пишете лесенкой, ведь так писать гораздо труднее?» — «А как вам, товарищи, по лестнице труднее ходить вверх, чем без лестницы?» — задал в свою очередь вопрос я. — «Легче!» Так вот, поймите, что лесенка вам помогает читать, хотя и писать так труднее. Зато слова точнее, осмысленнее произносятся и понимаются. Надо только преодолеть косность. Стихи, которые легко читаются, далеко не всегда запоминаются. А вот хорошие стихи, когда уж запомнишь, то надолго. Вот, например, басни Крылова. Мы учим их чуть ли не в первом классе, а помним до глубокой старости. Почему? Потому что это гениально!
Я вклинился в разговор, вспомнил эпизод своего детства:
— Школьный товарищ отвечал урок: вступление к «Медному всаднику». Прочел ДСП (до сих пор) — и продолжал еще минут двадцать, до самого звонка. (Чтобы спасти не выучивших урока.) Учитель не остановил — сам увлекся, что ли.
Маяковский поддержал:
— Ну как бы он запомнил чуть ли не всего «Медного всадника», если бы не любил Пушкина?
Через полвека должен признаться, что этим школьником был я (о чем и поведал тогда Владимиру Владимировичу).
— Первейшее дело, — сказал Маяковский, — навестить друзей — Шамардину[22] с мужем (И. А. Адамович — Председатель Совета Министров Белоруссии).
Я расстался с Владимиром Владимировичем и на обратном пути забрел в парикмахерскую.
— Ты знаешь, кого я только что стриг? Самого Маяковского! — сказал мастер своего дела.
— Нашел чем хвастаться! Что тут особенного?
— Чудак! Это же большой человек! Стричь такую голову, — это уже целая история! А главное — он уплатил мне столько, как никто и никогда. Вот это размах!
Я понял, что Маяковский только что отсюда вышел.
Шамардина была одна, муж пришел позднее. Вспоминали молодость (им сейчас-то было по 33). Читали белорусские стихи, но как ни старалась хозяйка научить — гость с трудом усваивал. Это не удивительно: за пять минут или за час никаким языком не овладеешь, даже если он сродни русскому и даже если речь идет о таком способном ученике, как Маяковский.
Когда Иосиф Александрович появился, то гость чуть смутился, стал молчаливее и шепнул Соне: «Удобно ли, что я тебя на „ты“?» Хозяйка расхохоталась и рассказала мужу о наивности ее старого друга,
