симпатий к библиотекарям (часто приходилось сталкиваться с их равнодушным отношением к поэзии, в особенности к его поэзии), был рад тому, что услышал, и горячо одобрил работу бакинской библиотекарши.
Он отказался от машины и поехал в Белый город (предместье Баку), в клуб имени Шаумяна, трамваем:
— Так интереснее — больше увидишь.
Клуб заполнила рабочая молодежь. В зале холодно. Маяковский, боясь снова заболеть, не снимал пальто.
— Товарищи! Так как я у вас выступаю впервые, думаю, что вы будете держать себя «скромно»: будете кричать, свистеть, ерзать — одним словом, выльете свой восторг, и это будет признаком успеха.
По рядам прокатился смех.
Маяковский громко объявил: «Левый марш»! — и прочел его, как всегда, темпераментно. Аудитория действительно заерзала, закричала и зааплодировала.
Затем переключился на сатирические стихи. Их сменили отрывки из «Хорошо!». Под конец — стихи из «американского цикла» и другие.
Появились записки. Спрашивали: «Что такое футуризм?», «Как научиться стать поэтом?», «Что такое рифма?» Владимир Владимирович отвечал и в свою очередь задавал вопросы слушателям: «Понятно ли все то, что я читал?», «Какие стихи больше всего понравились?»
На первый вопрос все отвечали утвердительно. Стихи называли разные.
В док имени Парижской коммуны Маяковский прибыл к обеденному перерыву. Его сопровождали местные поэты — Михаил Юрин, Георгий Строганов, Сулейман Рустам, Виктор Виткович. Рабочие собрались в механическом цехе.
— Готов читать здесь хоть до самого вечера, — сказал Маяковский, оглядывая цех.
Он взобрался на токарный станок, и с этих необычных подмостков, которые пришлись ему явно по душе, грянул «Левый марш». Прочитав несколько стихотворений, он уступил место бакинским поэтам, о которых тепло отозвался.
Первым выступил Юрин. Одно из его стихотворений кончалось строками:
Вагоновожатый, Включи ток, До социализма без остановки!
Рабочие дружно аплодировали.
Сильное впечатление произвело стихотворение Строганова «Угрюмое детство» — о беспризорщине, о том, как базарный вор Володька Сыч проиграл в карты свой глаз:
Все это было не в бреду, а в детстве наяву.
Маяковский читал отрывки из поэмы «Владимир Ильич Ленин».
Рабочие проводили его до ворот, просили приезжать.
Еще больший успех имел он на заводе имени Лейтенанта Шмидта, Об этом свидетельствовала официальная справка, выданная заводским комитетом:
«Дана сия от заводского комитета Закавказского металлического завода имени Лейтенанта Шмидта тов. Маяковскому в том, что сегодня он выступил в цеху перед рабочей аудиторией со своими произведениями.
По окончании читки тов. Маяковский обратился к рабочим с просьбой высказать свои впечатления и степень усвояемости, для чего предложено было голосование, показавшее полное их понимание, так как „за“ голосовали все, за исключением одного, который заявил, что, слушая самого автора, ему яснее становятся его произведения, чем когда он читал их сам. Присутствовало — 800 человек».
(Этим одним, который составил «исключение», был бухгалтер.)
Наконец, Маяковский в родном Тифлисе:
Только нога ступила в Кавказ, я вспомнил, что я — грузин.
Рано утром он постучался ко мне в дверь:
— Довольно спать, ведь весна на дворе! (
В гостиницу наведывались писатели, журналисты и просто знакомые. А один поэт удивил даже Маяковского: он специально примчался из Эревани, чтобы познакомиться с Владимиром Владимировичем и послушать его выступление. Фамилии я его не запомнил. Но позднее он объявился. Это был Р. Григорян.
В Тифлисе Владимир Владимирович чувствовал себя как дома. Он был оживлен и весел. Все ему было здесь приятно, всем он был доволен.
Однажды мы договорились о встрече. Я спросил:
— Где вы будете?
— Вы меня все равно не найдете.
— Почему?
— Очень просто, я буду сидеть в одном духане. Точного адреса не знаю, но так и быть, я вам кое-как объясню: дойдете до памятника Пушкину, затем направо, потом налево… Словом, увидите симпатичную вывеску и на ней две замечательные селедочки — как живые. Вот там я и буду. В этом духане кормят как нигде!
— Неужели лучше, чем в нашем ресторане?
— Именно! Ничего похожего. Там настоящий кавказский стол. Придете — увидите.
Духан, да еще с лирическим названием «Симпатия», и в самом деле оказался несравненным. Там мне открылся Маяковский как знаток кавказской кухни. Он посвящал меня в тонкости кулинарии.
В этом духане он подолгу просиживал за чтением газет и журналов, беседовал со своими грузинскими друзьями.
В конце первой части вечера в Театре имени Руставели Маяковский обратился к аудитории с шуткой:
— Товарищи, после перерыва я отвечу на записки и прочитаю пару-другую новых стихов, после чего мы разойдемся, не причинив никому вреда.
Запомнились некоторые записки и ответы Маяковского. «Когда будете читать „пару-другую“, прочтите „Сто сорок солнц сияло на закате“».[30] Ответ:
— Этому товарищу можно смело сказать, что его солнце уже закатилось.
«Являетесь ли вы членом ВКП(б)?»
Ответ:
— Я приобрел массу привычек, несовместимых с организованной работой. Но от партии себя не отделяю и считаю себя обязанным выполнять все постановления большевистской партии, хотя и не ношу в кармане партийного билета.
«Товарищ Маяковский, кто будет читать ваши стихи после вашей смерти?»
Маяковский резко отрезал:
— У вас нет родственников в Гомеле? Узнаю по почерку. Там тоже такой умник нашелся.
«Прочтите отрывок из поэмы „Ленин“ и еще раз заключительную часть „Хорошо!“».
Ответ:
— Я в принципе не бисирую, но законную просьбу автора записки одобряю и специально для него прочту одну из любимейших своих вещей.
«Нравятся ли вам тифлисские барышни?»
Маяковский ничего не ответил, только развел руками и, улыбнувшись, учтиво поклонился.
«Когда вы читаете — вы поэт, когда вас читаешь — вы прозаик».
— Значит, дело не за мной, а за вами!
«Ту ицит картули?» (Знаете ли вы по-грузински?)
Ответ:
— Стараюсь не забывать.
На всех вечерах находились люди, которые противопоставляли ему Пушкина. Нашлись они и здесь. «Пушкин понятнее вас».
— Пушкина читают сто лет. Не успел ребенок еще родиться, а ему уже читают «Евгения Онегина». Но
