чаю. Официантка косо посматривала на нас, беспокоясь: «Вдруг уедут и не рассчитаются». Она не раз намекала, что, мол, пора платить. Маяковский же, с изысканной вежливостью, разъяснял ей, что расчет производится по окончании, а не во время еды.
В буфет то и дело заглядывал мальчик лет десяти — продавец газет и журналов. На нем было дырявое пальтишко и худая обувь — не по погоде.
Он заходил в буфет в надежде, что найдет здесь покупателей. Да и нужно было обогреться.
Но в дверях — «заслон» в виде бородатого швейцара. Он смотрел на мальчишку недобрыми глазами и каждый раз при его появлении, не раскрывая рта, издавал звук, похожий на длинное иш-ш-ш, что, видимо, должно было означать «п-ш-ш-ш-е-л». Пышные его усы при этом быстро поднимались, как у кота. И стоило ему шевельнуть усом, как мальчишка исчезал за дверью.
Маяковский несколько минут наблюдал эту сценку, потом забасил:
— Мальчик, есть свежие газеты?
— Нет, только вчерашние.
— Их-то мне и надо! Иди сюда! — позвал он.
Не пошло и минуты, как мальчик сидел за нашим столом и, помешивая ложечкой в поставленном перед ним стакане, торжествующе, но вместе с тем не без оттенка беспокойства поглядывал на швейцара.
Владимир Владимирович угощал его и просматривал литературу, которую он продавал.
Маяковский предлагал разные комбинации: «За мои три журнала дай мне один свой, и я тебе еще приплачу». Или: «За один мой журнал дай мне две газеты». Мальчик подолгу обдумывал каждый вариант и неизменно отвергал его. Он боялся, вероятно, подвоха, и чем выгоднее была комбинация, тем она казалась подозрительнее. Тогда Маяковский пошел в открытую: он обобрал десяток газет и журналов, уплатил за них, подарил мальчику почти все свои журналы и дал ему еще в придачу несколько рублей.
Надолго, должно быть, запомнил парень этого необыкновенного проезжего, этого доброго и отнюдь не сказочного Деда-мороза.
Маяковский любил просматривать журналы, даже технические, и быстро находил то, что его интересовало. И теперь он погрузился в чтение. Буфетную тишину нарушил звон колокола, вслед за которым должно было, как обычно, раздаться: «Первый звонок! На Одессу! Поезд стоит на второ-о-о-м пути!» (Это был предшественник громкоговорителя.) Но, ко всеобщему удивлению, швейцар хриплым басом проскандировал: «Товарища Маякокого требует к телефону председатель бердичевского исполкома!»
Народ зашевелился. Кое-кто, возможно, знал это имя, другие — узнавали от соседей. Да и сам по себе человек, направляющийся к телефону, привлек внимание пассажиров.
От телефона Владимир Владимирович вернулся с хорошими вестями: полчаса назад предисполкома выслал свою машину и уверяет, что публика не разойдется.
Прошло больше часа. Звоню в Бердичев. Выясняю, что машина опрокинулась в кювет и пострадала кассирша театра, «Сама напросилась ехать, — сообщили мне потом. — Такой редкий случай: заранее распродать билеты, прокатиться в машине и первой увидеть Маяковского».
Оставался только один выход: отправиться поездом а 10 часов 40 минут вечера. Можно ли, однако, надеяться на чудо, на то, что публика не разойдется и будет ждать с 8 почти до 12 ночи?
Но чудо свершилось!
Маяковский прежде всего спросил директора театра:
— Сколько народу ушло?
— Человек тридцать-сорок.
— Значит, они меньше всего интересуются стихами. Не жалко — скатертью дорога! А те, кто остался, — это настоящая публика. Перед ней приятно и почетно выступать.
Полтора часа он держал аудиторию в радостном напряжении, отказавшись, с ее разрешения, от перерыва. И слушатели, судя по реакции, были вполне вознаграждены за муки ожидания. Был доволен и Маяковский.
Когда Владимир Владимирович звонил в Москву, он прежде всего рассказал об этом случае.
Гостиница в Бердичеве переполнена. Нас устроили в частном «приезжем доме», в комнатке, где не помещались даже две кровати. Подали чай.
— Комната крохотная, а самовар — наоборот! Подумаешь, тоже Тула, — смеялся Маяковский.
Наутро первый вопрос:
— Вы не знаете, что интересного а Бердичеве?
— В местном костеле венчался Бальзак.
— Не будем терять времени, пройдемся, посмотрим костел.
Часа через два мы — в Житомире.
Отдохнув с дороги, Маяковский направился в театр. За кулисами он разговорился со стариком сторожем, который рассказал ему чуть ли не всю столетнюю историю театра:
— Здесь играли крепостные актеры, в ложах восседали царские губернаторы, побывали здесь и белогвардейцы, и немцы, и гайдамаки, и поляки. Много разных знаменитостей бывало.
— Ну, дедушка, таких, как я, наверное, не было.
— Не знаю. Вот послушаю — скажу.
Маяковский начал свое выступление пересказом этого разговора. Необычно, интересно, оригинально и смешно. Этот зачин дал тон всему вечеру.
Завтра — вечер в Киеве.
Ненадолго — Москва и снова — в Киев.
Расположившись в купе, Маяковский извлек газеты и журналы. Среди них — «Новый мир» № 2 (вышедший с опозданием). Листая журнал, он вдруг громко и весело произнес:
— Бабель. «Закат». Пьеса в восьми сценах. Поначалу я думал, что он просто читает оглавление. Но дальше последовало:
— Действующие лица… (Он прочел полностью.) Действие происходит в Одессе, в 1913 году. Первая сцена…
И тут случилось неожиданное. Сюрприз из сюрпризов.
Маяковский не только читал, но и изображал, играл, часто опуская имена. Он повторял отдельные места, хлесткий фразы.
После трех первых сцен он сделал маленький перерыв, а потом дочитал пьесу до конца.
— Это здорово — ничего не скажешь! — заключил он. — Если б только смогли поставить no- настоящему. Это первосортная драматургия.
В Киевском доме коммунистического просвещения собралось много молодежи. Украинская газета «Пролетарская правда» писала в отчете: «Все места заняты, в проходах стоят, всю эстраду обсели, на рояль навалились, под рояль залезли, негде одежду вешать, так что раздевались у порога».
В Киеве Владимир Владимирович побывал на строительстве кинофабрики, встретился с рабочими заводов «Ленинская кузня» и «Большевик», читал стихи по радио. Он придавал большое значение выступлениям по радио и говорил, что радио с лихвой заменит малотиражные издания его книг.
Что запомнилось в Виннице?
Неуютный и тесный вокзал. Кто-то энергично плюет на пол.
Маяковский пытается пристыдить этого человека и советует ему воспользоваться урной. Тот не обращает внимания. Маяковский повышает голос:
— Какая гадость — плевать на пол! Я понимаю — плюнуть в лицо, когда есть за что!
Впоследствии в афише появился заголовок: «Как плюются в Виннице», а на литографском плакате — стихи:
Омерзительное явление, / что же это будет? / По всем направлениям / плюются люди. /… / Товарищи люди, / будьте культурны! / На пол не плюйте, / а плюйте / в урны.
— Удивительно, такой небольшой — и такой грязный городок! А сколько гигиенических парикмахерских: почти на каждой улице «Перукарня»! — сказал Маяковский. — Я насчитал их двадцать три от вокзала до гостиницы. Если не верите — сами подсчитайте. Прямо-таки-«падоракс»! (
— Вы знаете, целые дни звонят: приехал или не приехал? Теперь мы сможем наконец-то ответить,
