срока. Но Маяковского опять нет. Не понимаю, что это могло означать, — так рано он никогда не уходил. Удивлена и Паша: в первый раз случается такое, чтобы она его не застала. Маяковский ушел из дому, не прикоснувшись к приготовленному завтраку и не дождавшись своей машины.
Решил, что его вызвали в цирк, — ведь сегодня намечалась премьера. (Я забыл, что ее перенесли на 21 апреля). Паша посоветовала позвонить на Лубянку. Обрадовавшись мужскому голосу, я спросил: «Владимир Владимирович?» В ответ — скороговорка:
— Сейчас нельзя разговаривать. Маяковского больше нет.
Сразу я не понял смысла этой фразы. Позвонил вторично.
К телефону никто не подошел. Я направился домой. Медленно шел по Гендрикову переулку к Воронцовской улице.
До поворота оставалось несколько шагов, когда со стороны переулка донесся душераздирающий женский крик. Я обернулся и увидел бегущую ко мне Пашу.
— Павел Ильич, Павел Ильич! — задыхаясь, повторяла она. Я кинулся ей навстречу.
— Что случилось?
Она же, вся в слезах, только и могла произнести:
— Владимир Владимирович застрелился.
Я — стремглав к Таганке. Издали заметил на площади одно-единственное такси. Ворвавшись в машину, я видом и голосом своим испугал уже севшего в нее молодого человека, и он освободил машину.
Пять-семь минут — и я в Лубянском проезде.
Взбегаю на четвертый этаж.
Здесь — коммунальная квартира, одна из шести комнат которой была рабочим кабинетом Маяковского.
Соседи в основном на работе. Дома — трое, четверо. Они немного прояснили подробности сегодняшнего утра. В сочетании с тем, что я узнал постепенно, значительно позднее, теперь можно попытаться нарисовать картину последних часов и минут.
Необходимо вернуться к последнему увлечению поэта — Веронике Полонской.
Маяковский узнал от знакомых, что Полонская будет у Валентина Катаева. Вечером 13 апреля он пришел к Катаеву.
Просидев в большой компании (тут были, помимо хозяев, Ю. Олеша, художник В. Роскин и другие), Владимир Владимирович лишь на рассвете покинул квартиру Катаева на Сретенке.
Несмотря на плохое самочувствие, он вызвался проводить Полонскую и Яншина на Каланчевскую, домой. Попутчиком до Красных ворот оказался Василий Регинин. С Каланчевской Маяковский зашагал на Таганку. Прошло несколько часов, и он явился к Полонской, теперь уже в такси, с тем чтобы до репетиции успеть с ней поговорить, как вчера условились. Та же машина доставила их на Лубянский проезд. Вероника торопилась на репетицию. Она впервые получила заметную роль в готовящейся на малой сцене МХАТа инсценировке по роману Виктора Нина «По ту сторону» (пьеса называлась «Наша молодость»). Владимир Владимирович уговаривал ее задержаться, но безнадежно — она не могла опаздывать и ушла.
Не успела она покинуть квартиру — раздался выстрел.
Маяковский стрелял левой рукой — он был левшой. Стрелял из недавно подаренного ему маленького браунинга. Пуля попала в самое сердце.
Полонская потом рассказывала, что у нее подкосились ноги, когда она услышала выстрел. Она стала кричать и метаться по коридору… В первую минуту у нее не хватило сил заставить себя открыть дверь в комнату…
Когда я прибежал, Вероники уже не было. Выяснилось, что она только недавно, на том же самом злополучном такси, на котором приехала с Маяковским, почти в невменяемом состоянии отправилась в театр. Очевидно, сразу после отбывшей «Скорой помощи».
У комнаты Маяковского — милиционер, вызванный с поста на Лубянской площади, Никого не впускает, хотя дверь и открыта.
Соседи на короткое время отошли от дверей. Я упросил милиционера впустить меня в комнату.
На полу — широко раскинувшееся по диагонали тело. Лоб теплый, глаза приоткрыты…
В эту минуту я остался один — нет, не один, а один на один с неживым Маяковским. Невозможно было поверить, что его нет… Казалось, что он вот-вот пересилит смерть, встанет и скажет: «Это я пошутил: надо жить, надо работать!»
Но как он сам писал:
…нету чудес, / и мечтать о них нечего.
На письменном столе телефон. Позвонил в ЦК партии, в ФОСП и на «Красную розу» Людмиле Владимировне.
Когда я выглянул на площадку, моим глазам предстала тяжелая картина: по лестнице, едва передвигая ноги, поднималась Полонская в сопровождении помощника директора МХАТа Ф.Н. Михальского: самостоятельно, как мне кажется, она не дошла бы. Она направилась не в эту квартиру, а в соседнюю, где ее ждал товарищ, снимавший следствие.
…По лестнице бегут двое мужчин: Керженцев и Кольцов. (Они были а ЦК, когда я туда звонил). Приехали сестры Маяковского — Людмила и Ольга… Появились друзья, близкие знакомые, поэты и писатели.
К вечеру тело Маяковского перевезли в Тендряков переулок. Скульпторы А. Луцкий и С. Меркуров сняли маски с лица и слепки рук.
15, 16 и 17 апреля перед гробом Маяковского в клубе писателей прошло около 150000 человек. В почетном карауле стояли красноармейцы Московской Пролетарской стрелковой дивизии, художники, журналисты, актеры, студенты, писатели — Николай Асеев, Демьян Бедный, Феликс Кон, Василий Каменский и другие.
17 апреля в 3 часа дня Сергей Третьяков открывает траурный митинг. С балкона клуба писателей выступают Халатов — заведующий Госиздатом, Любимова (от Моссовета), Авербах (от РАППа).
Кирсанов читает «Во весь голос»…
Улица Воровского оцеплена конной милицией. Повсюду люди: на крышах, окнах, карнизах.
Говорит А.В. Луначарский:
— Каждый, кто получил весть о смерти Маяковского, в первый момент никак не мог этому поверить. Маяковский был, прежде всего, куском напряженной и горящей жизни, когда сделался рупором величайшего общественного движения, когда от имени миллионов о судьбах миллионов он стал говорить миллионам… Маяковский — поэт того будущего, которое мы строим и за которое мы боремся. В его честь еще много споется песен… Нерукотворный памятник он воздвиг себе, такой сияющий, такой необычайный во всей истории мировой литературы…
Говорит Константин Федин:
— Маяковский занял среди нас, его современников, громадное место. Маяковский был и остался для нас учителем, он показал, как можно счастливо совместить «два меча» — меч борьбы в литературе за ее процветание и меч общественной борьбы за победу самых высоких идеалов человечества.
Семнадцатого апреля 1930 года я вместе с тысячами почитателей Маяковского прощался с ним, провожая его прах в крематорий. Специально оформленный художниками А. Дейнекой, В. Татлиным и другими грузовик с гробом вел Михаил Кольцов.
Но великие поэты не умирают. «Как живой с живыми» разговаривает он с нами и сегодня. Он придет и в наше коммунистическое завтра. И я счастлив, что знал и любил этого человека и могу рассказать о нем людям.
Примечания
