Гавр едва успевает сообщить мне эту страшную весть, – и вновь звонок:
– Вышла ваша книга.
Вышла книга Гавра. Та самая, с Анютиными иллюстрациями. Которую мы так ждали… И – нет сил на радость. Один ужас в сердце.
УБИТ ОТЕЦ АЛЕКСАНДР.
Господи, ЗАЧЕМ?! ЗАЧЕМ это случилось? ЗАЧЕМ Ты его не уберёг?
“У тебя нет такого ощущения, что
ДА. ЭТО ТАК, ответила я. И я не знаю, как теперь жить. С этим ощущением – вины…
В одной из заметок корреспондент с горечью: “Бессмысленная смерть…” – Больно царапнуло сердце.
Что значит – бессмысленная?
Разве бессмысленна смерть Христа? или первых христиан? Всех христиан-мучеников…
Одним мучеником стало больше. На небе.
Одним прекрасным человеком меньше. На земле.
Россия умеет убивать лучших своих детей.
Россия – бескрайняя Голгофа… Всем хватит места!'
ВСПОМНИЛОСЬ: “УБЕЙ ЕГО, ВАСЯ!”
И опять то же жуткое ощущение: мир наполнен выросшими васями…
…Живу какой-то механической жизнью. Известие застало меня за деланием генеральной осенней уборки. Так и не завершила её.
Так всё и стоит, и лежит, и валяется – как в то утро… И покрывается печалью и пылью… Дом развороченный, как землетрясением. Душа развороченная… Руки опустились и не подымаются. Делаю только самое необходимое: кое-какую еду, совсем простую, да обихаживаю Ксюшу. И всё это – как во сне. Так хочется проснуться, Господи! И чтобы всё ЭТО оказалось сном…
Но я засыпаю и просыпаюсь в этом сне – а
И неужели… неужели пробуждение от этого кошмара возможно только в смерть? Неужели только когда умрём – тогда только и проснёмся?…
Как же мне жить теперь? Мне – от природы правдивому человеку.
Я всегда говорила правду своим детям. Это было одним из неколебимых принципов моей жизни. Никакой лжи – ни в большом, ни в малом.
Так как же мне жить теперь?
Я улыбаюсь своей девочке, я улыбаюсь… Я даже смеюсь вместе с ней иногда, ведь она так любит посмеяться, повеселиться… Да она просто жить без этого не может. И я разыгрываю перед ней маленькие репризки, я напрягаю всё своё остроумие, – и она благодарно хохочет… И я смеюсь вместе с ней… Но чего мне это стоит, Господи!
И получается, что я лгу. Лгу своей девятимесячной дочке. Потому что улыбка моя – через силу, и смех – сквозь слёзы.
Я раздвигаю, раздираю непослушные губы в невозможную эту улыбку, и мне больно, но я приказываю глазам не плакать.
…А потом, покормив её перед сном, я вливаю в неё со своим молоком – свою тоску… И она плачет по ночам. Она вскрикивает во сне. Господи, неужели ей снятся мои – страшные сны?
…И по утрам, проснувшись, она смотрит на меня усталыми, грустными, недетскими глазами.
КОГДА-ТО ДАВНО Я НАПИСАЛА КНИГУ О ДЕТСТВЕ СЫНА
Когда-то давно я написала книгу о детстве сына. Эта книга заканчивается словами, полными самой искренней, неподдельной веры:
“Ах, как хочется порой стать ребёнком! Выплакаться от души и от души посмеяться. Сказать дураку, что он дурак. Крикнуть звонко, безбоязненно: ”А король-то голый!…' А тому, кого любишь, сказать тихо и просто: “Люблю”, не раздумывая, стоит или не стоит говорить это. И вдруг увидеть, что небо – синее, снег – белый, роза пахнет розой, а жизнь создана для радости и удивления…'
Роза пахнет розой, а жизнь создана для радости и удивления… Теперь я не могла бы написать таких слов. Теперь – после 9 сентября.
Ребёнок, чтобы стать полноценной личностью, должен дышать воздухом счастья…
Таким воздухом дышал мой сын. Наше тогдашнее одиночество и нищета ничуть не отравляли этого волшебного воздуха, наполняющего каждый наш день. Одиночество и нищета были не содержанием жизни, а всего лишь простенькой, невесомой рамой для чудесной картины, полной красок, света и смысла…
Или просто я была моложе на пятнадцать лет и не вся кожа ещё была содрана? Или вера моя была тогда сильнее? Или я была больше сосредоточена на ребёнке и совсем мало – на внешнем?
Или я забыла уже, в каких муках и с каким трудом созидался этот волшебный воздух счастья?…
А каким воздухом будет дышать моя дочь?
Неужели я никогда не смогу улыбнуться ей с
Кажется, мы опять опоздали. Сначала – родиться, теперь вот –
