семью: мама и пять крошечных утят. Мы уже обошли весь зоопарк, ты уже покатался на пони по имени Ку- Ку, побывали у слонов, которые не произвели на тебя никакого впечатления. Ну, стоят две серые горы на пригорке и пылят хоботами – ну и что? Ничего интересного. Ни тигры, ни медведи не вызвали у тебя такого восторга, как эти пушистые тополиные утята. Когда мы оказывались у клетки с каким-нибудь экзотическим гигантом, ты начинал допытываться: 'А как он оттуда выходит? А где дверь?' И я безуспешно пыталась объяснить тебе, что ни тигр, ни медведь 'оттуда' не выходят вовсе, они там живут. Ты слушал мои объяснения недоверчиво и, думаю, не поверил мне. Твой недоверчивый, недоумевающий взгляд говорил мне: 'Клетка не может быть
А у клетки со львом произошла забавная сцена.
Толпа жаждущих увидеть царя зверей облепила решетку ограды, мы еле протиснулись поближе. Лев, окутанный огромной тёмно-каштановой шевелюрой, картинно возлежал поперек клетки, лениво пошевеливая мускулистыми лапами, отчего под его кожей, как у культуриста, перекатывались шары мышц. Один его глаз спал, а другой сквозь дрему поглядывал на галдящую публику.
– Мама, мама! Смотри, муха! – неожиданно закричал ты. – Муха на замке!
Она сидела на огромном замке и казалось, подглядывает в замочную скважину. Очень симпатичная муха.
Потом мы ходили к птицам. Мы ведь, собственно, и пришли сюда только затем, чтобы увидеть сов. Львы и слоны – это так, по ходу дела. Но – увы! – живая сова оказалась совсем не 'как дом', и клюв у неё был совсем не 'до неба'. Вместо величественных птиц с горящими, как луны, глазами (какими их всегда изображают на картинках), ты увидел небольших, неподвижно застывших существ. Совы сидели рядком на полках – как запыленные плюшевые игрушки в магазине. Изредка они приоткрывали узкие, слепые на дневном свету щелки глаз – и опять погружались в забытье. Горькое разочарование пережил ты, глядя на своих любимцев… Я даже пожалела, что привела тебя сюда.
В грустном молчании вернулись мы к пруду, и здесь ты опять оживился. Утка с утятами жили своей жизнью, ныряли, ловили рыбок, кувыркались. У каждого утенка, если понаблюдать, обнаруживался свой характер: один был мечтателем и всё время отставал от стайки, задумавшись о чём-то своем, другой – шустрик и задира, он первым доплывал до хлебной крошки, как заводной катерок. Утка- мать, полная нежности и величавости, кружила вокруг детей, откровенно любуясь ними. 'Какие крошечные!…' – млел ты от восторга. – 'А утка какая замечательная!'
В свои три с небольшим года ты понимал, что хищники, сидящие по клеткам, не живут, а лишь прозябают в роли экспонатов. А муха, подглядывающая в замочную скважину, – жила! И утята жили! Они были
Ты лежишь в гамаке, привязанном между двух тёплых, золотистых сосен, а по их стволам шныряют вверх-вниз шустрые существа с быстрыми глазами. Колышутся над тобой тёмные ветви, колышется синий просвет неба, колышутся быстроглазые белки на золотистых сосновых стволах – вверх-вниз, колышутся легкие ветерки, овевающие тебя смоляными запахами…
Ты незаметно засыпаешь. А я сижу рядом на тёплом пне, пытаюсь работать. Но толстая рукопись читается медленно, то и дело я забываю о ней и подолгу смотрю на тебя. Ты разрумянился во сне, тёмные ресницы тихонько подрагивают… Интересно, что тебе снится: город Мунт или весёлые утята в пруду? Или что-то и вовсе неведомое мне?… Четвертое лето нашей жизни! Мы никуда не едем и в это лето. Зачем уезжать от наших белок, от этих золотистых смоляных капель, от сосновых запахов?…
Сквер, бухта, лес, зелёные дворики… Планета твоего детства этим летом стремительно расширяется. На днях, проснувшись утром, ты подбежал к окну, выглянул в мир, омытый утренним солнцем, и воскликнул: 'Как далеко видно!…' За крышами соседних домов ты вдруг увидел дальние страны: блеск канала, жёлтые портовые краны, похожие на жирафов, новостройки Тушина, а за ними – леса, леса до горизонта… И там – среди лесов – белоснежную куркинскую церковь. 'Как далеко видно!…' – восторженно, изумленно повторил ты, удивляясь и радуясь своему открытию.
Тихонько покачивается между двух сосен гамак, ты спишь под шуршание беличьих хвостов…
Вдруг набежала стайка интернатских девочек, их легко узнать по худым личикам и тёмным стареньким платьям. Они обступили гамак и с восхищением, затаив дыхание, смотрят на малыша. 'Совсем как принц!' – громко шепчутся они. – 'Живой принц!…'
– А вы мама принца, да?
– Мама.
– А это что? – спрашивает одна девочка, показывая на гамак. Ей лет девять, и я удивляюсь её вопросу.
– Разве ты не видела никогда? Это гамак.
– А… – говорит она. – А принца можно покачать?
– Покачайте.
Десять девчоночьих рук вцепилось в гамак, и тихое покачивание постепенно перешло в яростное. 'Ой, девочки, вы разбудите его!' – 'А он уже проснулся!' – радостно сообщают они.
Ты проснулся и с удивлением взираешь на незнакомые лица, склоненные над тобой.
– Ты принц, да? Самый настоящий принц? – щебечут они.
Им так хочется сказки – хоть на минуту! Скажи им 'да' – и они будут счастливы. Хоть на минуту…
– Ку-ку! – говоришь ты, улыбаясь ещё сонной улыбкой.
Девочки смеются от восторга, даже хлопают в ладоши. И вдруг…
– Принц, а папа у тебя есть? – спрашивает одна из них.
'Ну, вот он и прозвучал, этот вопрос…' – с тоской думаю я и с замиранием сердца жду твоего ответа. Но ты молчишь.
– А, принц? Где твой папа? – её голос всё настойчивее.
Маленькая, худющая, кожа да кости, в тёмно-синем нелепом сарафане ниже колен, болтающемся на ней, как на палке. Она, я вижу, не оставит тебя в покое, пока ты не ответишь ей. 'Где папа, принц? На работе?' Ты улыбаешься ей в ответ, ты не можешь понять, о чём она спрашивает тебя. Для тебя слово 'папа' так же незнакомо, как для неё слово 'гамак'.
– А у него есть папа? – оборачивается она ко мне. – Почему он не говорит? – она смотрит настырно и колюче.
Милая девочка, что ты хочешь, чтобы я ответила тебе?
Какой ответ тебе радостней услышать: что папа принца – король и правит своим королевством? Или что его нет? И маленький принц, так же, как и ты, не знает отцовской ласки?… Что ответить тебе, чтобы утешить тебя?
– Значит, нет! – заключает она, с недетской прозорливостью растолковав для себя моё затянувшееся молчание. – А у меня есть! – выкрикивает она с горьким вызовом. – У меня есть! И он приходит ко мне!
– Вот и чудесно, – говорю я и провожу рукой по её жиденьким косицам. – У таких девочек, как ты, должны быть папы.
Ее колючки мгновенно размягчаются, и она жалко улыбается в ответ на мою ласку.
– А нам покататься можно? – показывает она на гамак.
– Конечно, можно.
