гораздо лучше, но когда Вера ушла — а она, конечно, поехала провожать ослабевшего от потери крови Б. Л. и, конечно, не вернулась, — мне стало настолько пусто, что я спустился в ночной liqueur store, взял бутылку водки, одолел сто ступеней до дверей Пита и выслушал повесть не менее, по-моему, печальную, чем повесть о Ромео и Джульете. Впрочем — судите сами.
— Теперь я стал художником, — начал Пит, вытерев усы, — а раньше был бизнесменом. Кооператив «Антонина», экспорт продуктов из Белоруссии. Первый бизнес в Ургенче. Полсамолета заряжал. Только русскоязычные — русские, евреи, немец Эрик. С чурками я не то что работать — в общественном транспорте годами не ездил, чтобы какого чурку не зашибить. В 89-м стали класть открытки в почтовые ящики: русским — год, евреям — два. Ну, евреи сразу поняли намек. А русским-то особо ехать некуда. Работаем — вроде ничего. Потом — раз ларек сломали, два — ларек сломали, магазин в центре сожгли — и не проявляются, денег не просят. Я знал людей, замначальника милиции Савельев был еще отцовский друг, борец, отец первое место в среднетяжелом весе имел, я тоже занимался, пока не сломал предплечье. Я сказал борцам, у меня у самого двое работали, чтобы они через борцов-казахов повлияли, и к Савельеву в милицию сходил. Вроде затишье. Потом, как раз считал выручку в магазине на Ленина, — трубят. Похоронный микроавтобус ползет, за ним — только наши, чурки ни одного. Савельев пустил себе пулю в лоб в результате несчастного случая при чистке личного оружия. А обстановка такая, что дети уже только по одной дороге ходят: в школу — домой, и дорога все уже становится. Как раз «Тойоту» с Дальнего Востока пригнали — отличную, синюю такую, лаком облита. Обмыли. Сижу один в гараже. Входит молодой чурка. Садится. «Давай сто тысяч долларов на мечеть». И я, честно тебе скажу, — приссал его выкинуть. Сказал «нету». А он стул отставил от стола, чтобы я его всего видел, туфлей покачивает и говорит: «У вас есть деньги». Это он хорошо сделал, что «у вас» сказал; скажи он «у тебя» — тут же похоронил бы. Чувствую — заливает меня. Хочу его ебануть — и не могу. Первый раз чурку испугался. Я в жизни их не боялся, даже когда вечером идешь, а они навстречу темной толпой, обсаженные, не уступал дороги, это они передо мной расступались — они страх чуют, а я не то что их не боялся, я их просто считал за говно — да говно они и есть; даже дружок твой, Боб — ходит тут, мусорит. Хоть он культурный, еврей наполовину — чурка и есть чурка. Ну-ну — не суди, о чем не знаешь. Я-то с ними родился, и в детский сад ходил, и в армии любил посвящать время их воспитанию. Словом, спрашиваю: «Ты от кого?» — «От Махмутова. Сказал — даю десять дней». Махмутов — первый секретарь райкома. Своя подземная тюрьма, лев на цепи, соколы. Потащился я опять к борцам, они разливуху в центре города держали. Спрашиваю: «Где Коля?» «Лежит Коля, вчера опять мокрый припадок был». «А Рыжик где?» Показывают на потолок, в смысле — на небе. «А кто же у вас теперь босс?» Заглянул в контору — на месте Рыжика казах сидит. Через десять дней опечатали магазины, взломали дом — нас никого не было — так они… Жена пришла с рынка — пудель на люстре висит. В тот же день я Тоньку с детьми отправил в Гродно, к сестре. Чувствую — опоздал к Махмутову. Пойдешь — не вернешься. И тут осенило. Мы ведь из сектантов, из молокан. Брат деда со всей семьей в Сан-Франциско на Русской Горке живет. Еще отец пару посылок получил — Евангелие, нейлоновую куртку, носки. Короче, послал я своим родственничкам авиапочтой заказное письмо, про свои дела, что физически здоров и на шее сидеть не буду. Через две недели получаю ответ. Напечатано на компьютере: «Возлюбленный брате! С Вами Христос! Сердечно рады вашему желанию воссоединиться с нашей общиной. Не сомневаясь, что вы, как и все мы, веруете в Спасителя нашего и блюдете обычай истинной веры — правильное крестное знамение, правильная жизнь, правильная молитва. Позволим задать вам несколько вопросов, дабы узнать, не будет ли Вам наша жизнь в тягость. Посещаете ли вы заутреню каждодневно? Есть ли у вас криминал рекорд? Окажись в Великий Пост в месте, где нет возможи достать постное, станете ли есть скоромное? Пьете ли вы чай, кофе, вино и другие дьявольские напитки? Посещаете ли конские ристалища, синема, тиви, зу?» И т. д. Возле каждого вопроса — да, нет и кружочки — нужное зачеркнуть.
А вечерами уже по окнам стреляют. Ждем лобовой атаки. Ребята две машины ментам отогнали. Взял я как-то газету в сортир, объявления посмотреть — газета-то так по-русски и выходит. Возрождение возрождением, а по-своему чурки читать не научились. Смотрю: «Быстрая эмиграция. Помощь в оформлении виз. Статус беженца. Консультация опытного адвоката». Приходим по адресу. Табличка «Юрисконсульт» Сидит пучеглазая еврейка, непонятно, почему сама не уехала. Разговор короткий: «Еврейское происхождение — триста. Религиозные и политические преследования — шестьсот. Деньги вперед. Гарантии не даем — всё решает разговор с консульской группой». «А вы-то что делаете?» «А я и учу, как с ними разговаривать. Плюс документы». Ладно, достаю шесть стодолларовых, даю ей. «Вы, говорит, хотите преследования? Не советую. Берите еврейское происхождение. Дешевле и надежнее». «Нет, спасибо. Мне, пожалуйста, преследования». «Поймите, еврейское происхождение всего за триста долларов дает право на эмиграцию в две страны и статус беженца. Ведь являясь евреем, вы автоматически подвергаетесь преследованиям. А факт чистых преследований надо еще доказать — это шестьсот; плюс как минимум три свидетельства комитета защиты прав человека по сто пятьдесят долларов за каждое. Поверьте, я знаю, сама в комитете. Я ваши же деньги экономлю». Не выдержали нервы: «Что, блядь, говорю, еще ты щемить будешь?» Взял Эрика, махнули в Бабаевск, где консульская группа. Ну, об этом даже рассказывать не хочется. На обратном пути звонит мобильник: «Петя, не ходи сюда. Здесь менты». Короче, менты — не менты, а дела доделать надо. Оставил «Тойоту» с Эриком в роще, добрался на грузовике до юрисконсульта, она же нотариус. Кладу пятьсот: «Пожалуйста, мне происхождение. Времени есть час». Подтвердила. Приехал сюда один, без семьи, Тоньку только год назад перетащил, дети вообще недавно приехали, да еще за Тонькину дочку пришлось две тыщи выложить. Осмотрелся, прикинул хер к носу — вижу, с бизнесом надо переждать. Для политики — я здесь слишком мало кого знаю. Остается искусство — не в клинеры же идти. А я еще в детстве рисовать любил. Поднял литературку, выбрал направление — мазок. Главное самому в себя поверить — тогда и другие в тебя поверят. Правильно говорю?
— Конечно.
— Берем еще одну?
— Пошли.
Мы с Анькой между тем исправно посещаем курсы — я язык, она компьютеры, и такое это двухслойное дежавю — будто опять я хожу в десятый класс, даже сны абитуриентские снятся. Я, как и все наши соученики, поначалу всерьез думаю, что если не пропускать, каждый день выучивать по десять слов из тетрадки и старательно тянуть вслед за учительницей: «fe-el e-a-sy; such a pity, little kitty», то отлично выучишь язык, найдешь работу по специальности и станешь местным. А главное — до судорог в шее страшно упустить этот последний в жизни шанс. Потом достанешь из портфеля эту самую тетрадку — и как радикулитом в поясницу ударит, что это уже третий круг: в школе я был хорошим учеником, поступил, был хорошим студентом, а по окончании таскал в Петергофе раствор, потому что лучшей работы по распределению для меня не нашлось. Тогда я уехал в Израиль, пошел в ульпан, где был хорошим учеником, а потом месил раствор, пока не приехал сюда. Тут я хожу на курсы. И так мне не хочется быть хорошим учеником, чтобы снова на раствор не попасть — что все судороги как-то сами собой проходят, грунт размягчается, язык ложится, и все товарищи начинают меня страшно уважать.
А так — школа как школа. Класс светлый, зима кончается, на переменах все курят внизу, у открытых дверей, возле доски с объявлениями: «Заслуженная артистка УССР Нина Пархомовская поет ваше любимое: Запрягайте хлопцы кони, Идише мамэ»; «Частные курсы английского и французского. Все преподаватели — носители языка», или нечто совсем уже израильское: «Женский клуб приглашает на занятие по художественной нарезке овощей с последующим угощением, а также танцами и пением». Классный шут, Миша, конечно, толстый (только в 526-й школе на Алтайской ему было шестнадцать, в иерусалимском ульпане — двадцать шесть, а теперь под сорок), поневоле угощает сигаретами…
Мальчики смотрят на девочек, девочки на мальчиков. Бабы, конечно, оживляются, выставляют у кого что есть, одна, например, сикорака, вся-то размером со стручок, но с роскошным черным хвостом на затылке, так она все трясет этим хвостом. Половина — одиночки, или осколки современных семей, типа муж в Торонто — жена в Мюнхене, да и у тех, что с мужьями, семейный крепеж от тряски на эмигрантских ухабах сильно поослаб. А прямо через дорогу — овощная лавка, как огромный букет, там можно купить за доллар такую кайфовую коробочку карликовой редиски или клубники, китаец тебе помоет со счастливой улыбкой и высушит ручным феном, я покупаю две коробочки, оделяю всех курящих — кого редиской, кого клубникой, и говорю: «Вы понимаете, что вы на Западе? Запад — это и есть коробочка клубники, которую моют, продают и едят с улыбкой удовольствия. Понимаете?» Конечно, не понимают, многие только что из
