России, улыбаются натянуто — Боря умный парень, Боря шутит. Некоторые кладут фрукты и овощи в карман — детям. Соседка по парте, Зинаида Матвеевна, вздыхает: «Смотрели вчера? Что творится… Опять наших мальчиков поубивали…» Что? Где? Каких мальчиков — вроде все целы. Кто-то погиб?! «Та не здесь». В Израиле, что ли? В новостях ничего не было, я утром слушал. «Та не в Израиле, в Чечне». И давно вы из России, Зинаида Матвеевна? «С Украины-то? Четырнадцать лет».
Серьезного, тяжелого народа в нашем классе почему-то нет. Никто не грузит питерсоновскими проектами включенной стажировки программистов и ценами на трехбедрумные квартиры — так, анекдоты, кто где работал. Я рассказываю, как ставил в зоопарке замки на клетках крупных хищников, а девочка — я ее даже как-то раньше не замечал, молодая, лет двадцати, поднимает ко мне лицо и тихим, инфантильным голоском спрашивает: «А вы не могли бы мне кран починить?»
Я сказал Аньке, чтобы сама возвращалась, меня тут попросили помочь — наследственная привычка сообщать жене, куда идешь, помню, папа страшно доставал этим маму.
Короче — починили кран. И стал я к ней ходить. Зачем — даже не знаю. Наверное, просто трахаться нравилось. Да и трахаться, собственно, не нравилось, просто приятно слушать, какой ты замечательный. Аньке раз сказал — полку вешать, в другой раз — мебель передвигать, в третий упредила: Ты идешь сегодня к Свете? На обратном пути зайди в Bankers Bagel, там, на углу, купи бубликов.
Самой Ане в числе пятнадцати лучших учеников муниципалитет подарил компьютер, и она впала в интернет. Теперь я засыпаю под вентиляторный гул и перед тем, как закрыть глаза, вижу свою сгорбленную жену, алчно вглядывающуюся в летящие ей навстречу надписи и картины.
— Дорогая, что тебе там так интересно?
— Ой, отстань, пожалуйста.
— Ну скажи, я тоже хочу понять.
— Доступ к источникам информации, возможность прочесть любое место в любой книге.
— В какой, например?
— Ой, отстань, пожалуйста
На почве интернета у Ани начинается мощнейший контакт с Борисом Львовичем, которого она вообще с трудом выносит, а тут — сорокаминутные телефонные консультации, чаты, линки и собака ком. Потом, под предлогом объяснить необъяснимое по телефону Б. Л. вползает в наш дом и с санкции хозяйки утверждается — приходит каждый день часа в три, после краткой компьютерной беседы перетекает на кухню и звонит Питу, у которого творческий кризис — без кризисов какой же художник. От травы он даже не соловеет, но лучше сидеть у нас, чем дома, где Антонина хронически пилит, чтобы искал работу, и прирожденная способность Пита надеть противнику на голову бетонную мусорную урну помочь тут не может — все, не надел уже, моментум упущен. Теперь будет его баба пилить, как граф ниткой в каменной пыли пилил решетку, пока не перепилит и не упадет вместе с решеткой в море.
Короче, сядут они, затянутся, и начинают тягучими голосами:
— Коммерция здесь херовая. — Грубо, грубо. — Надо что-то затевать. — Без капитала чего затевать- то? — Надо делать подстаканники. Такого нет. — Круто, круто. — Мой дед всегда пил чай из стакана с подстаканником. Стакан такой тонкий был, с насечкой. Заказать в России пресс-форму, наштамповать. На подстаканнике — Кремль, звезда или охотник с ружьем и собакой. — Да это фляжки с охотником, ты что. — Потом, когда пойдет, начнем еще маленькие делать, под стопки, и большие, с медведями — под пивные кружки для бундес. Можно миллиарды сделать. Через год вся пивная Европа будет пить из наших подстаканников. — Отлично, Боря, отлично. — А можно еще магазин открыть, «Ностальгия». — Ностальгия — знаешь, что значит? Наша боль. Нельзя черным словом называть — удачи не будет. — Ладно, назовем «Золотые дни». Или «Родина». Не то продавать, что все — «Смирновскую» и икру, а настоящее, что было, — фаустпатроны с красным вермутом, ржавую кильку. — Впускать по человеку в час, чтобы очередь была. — На дверях напишем «Вас много, я одна». — В промтоварном — боты, сатиновые трусы, бидоны. — Купившему на 100 долларов — удар по роже. — Эх, дыньку бы сейчас, сладенькую. — Дынь нет, плова нет — это жизнь? — Не говори. — Надо что-то начинать, делать что-то.
А сами уже засели навсегда, как валуны в грунте, и только пепельницу могут взглядами по столу передвигать.
Дети меж тем возвращаются из школы. Ходят, уже вовсю вписались — такая новая отчужденность — а то все жались к нам. У них общая комната.
Из огромной кучи мелких, сложно сделанных и совершенно бесполезных предметов торчит школьный рюкзак. Из рюкзака торчит ботинок. Вообще, видимо, китайцы при помощи урагана музыкальных поздравительных открыток на микросхемах и кукол в мокасинах ручного шитья с детства внушают человечеству мысль, что любой предмет материального мира можно купить у них за доллар и возиться с производством чего бы то ни было — просто бессмысленно. Но это как бы лирика, а в жизни все мое общение с детьми заключается в том, что я на них периодически ору, чтобы навели в своей комнате порядок, потому что это действительно невозможно.
Яэль воспринимает мои вопли нормально, опустит глаза и молчит — отцу положено кричать, а детям — слушать. Я и сейчас думаю, что в том, что я стал нормальным человеком, кончил школу и получил специальность, есть большая заслуга моего отца — он страшно на меня орал, что я не убираю секретер, никогда не бил, конечно, но и я, в общем, редко…
Короче, Яэль воспитание, вроде, переносит ничего, а Игорь — совсем теряется парень. Белеет, дрожит, и вижу — сейчас укусит. Домой приходит поздно, а по законам штата детям до четырнадцати запрещено находиться вечером на улице без сопровождения взрослых. Я решил сходить к ним в школу. Школа муниципальная, бесплатная, не учатся там только черви и ящерицы, и о ненормальном поведении или плохой учебе детей родителям не сообщают не из разгильдяйства, а потому, что норма понимается столь широко, что в нее укладывается практически все.
Ну, до классных руководителей меня не допустили. Школьный секретарь, такая симпатичная косоглазая негритянка, я бы сказал — черная монголка, разговаривала со мной через микрофон, вмонтированный в разделявшую нас перегородку из прозрачного пуленепробиваемого пластика, по которой, пока она набирала на компьютере имена моих детей, медленно и нагло ползла сверху вниз средних размеров черная муха. «Яэль Портной? — Прирожденный лидер. Отношения с товарищами отличные. Замечаний по учебе нет». — Муха доползла уже до середины перегородки — до секретаршиного лица, и если бы я шлепнул по ней ладонью — секретарша могла бы подумать, что я пытаюсь ее ударить.
Изо всех сил сдерживаясь, спросил про Игоря.
— Игги? — Два аккорда на компьютере, взгляд на экран. Мудрая муха застыла на уровне белого секретаршиного воротничка. — Игги немного эпсент.
— Как? — закричал я в микрофон. — Физикали или ментали?!
— И так и так. Вообще мальчик социально приемлемый, не взрывает на уроках, не нападает на товарищей.
Муха тем временем пересекла стекло, шагнула на деревянную стойку, но, как только я поднял ладонь для страшного удара, рванувшись в воздух с оскорбительным воем, исчезла в воплях, стуке и мелькании школьного коридора.
Возвращаюсь домой. Приходят дети. Начинаю орать:
— Где ты был?! Где ты шляешься вместо школы?! Ну-ка, говори! Ты понимаешь, что нормальную жизнь нужно заработать? Ты видишь, как Яэль вкалывает? Как мы с матерью вкалываем? Тебя хоть что-то в жизни интересует?
Молчит.
Яэль с такой злодейской усмешечкой:
— Пагим его интересуют.
— Что за пагим?
— Игра такая. Они их собирают, махлифим, меняют.
— Ну-ка, давай сыграем. Надо же мне тебя понять.
Стоит. Не знает, как реагировать. Глаза бегают.
— Ну давай, я тоже хочу сыграть.
Видит — деться некуда. Откапывает рюкзак, достает оттуда такую здоровую круглую жестяную
