— Ничего не все! Живы они, понимаешь? Живы!
— Живы? — свободной рукой Лемонтий вытер мокрое лицо. — А говорили — трупы… я идти боялся…
— Лемонтий! — прикрикнул Дакер. — Хватит сопли распускать, вставай, помоги мне. Их нужно в «Скорую» перенести.
— А Настену куда?
— Вон ей отдай. — Дакер кивнул на фельдшера.
— А что случилось-то? — спросил Лемонтий, передавая ребенка женщине.
— Авария случилась! Непонятно, что ли? — проворчала та, баюкая Настену. — Летают по встречной, а потом разбиваются.
— Кто по встречной?
— Да вон тот, на «Мерседесе». Пьяный, наверное, или обколотый.
— Лемонтий, — позвал Дакер.
Вдвоем они перенесли носилки с Оборотнем в «Скорую». Дакер хотел было взять Селену на руки, но вмешалась фельдшер:
— Куда? Не трогай ее! На носилки аккуратно переложите, мало ли что…
— А что? — испуганно спросил Лемонтий.
— Вдруг у нее травма какая серьезная, тогда нужно только на носилках транспортировать, чтобы не усугубить. Вы ее лучше вдвоем поднимите: один за плечи, второй за ноги, и аккуратненько…
Они уже задвигали носилки с Селеной в машину, когда послышался испуганный крик:
— Мария Ивановна! Идите сюда! Ну, быстрее же!
— Господитыбожемой, — скороговоркой пробормотала фельдшер, передала Настену обратно Лемонтию и потрусила к «Мерседесу».
Дакер как зачарованный двинулся следом.
— Он не дышит! И пульса нет! — Девочка-врач чуть не плакала. — Давайте адреналин!
— Я же говорила, что не жилец, — проворчала Марья Ивановна, раскрывая саквояж. — Не поможет тут никакой адреналин.
— Марья Ивановна!
— Даю, даю…
Смотреть на человека, ставшего виновником этой жуткой аварии, не хотелось, но Дакер заставил себя посмотреть.
…Щегольские остроносые туфли, залитые кровью джинсы, черный кожаный плащ, добела осветленные волосы…
Эд! Черт побери, это же Эд!..
…У него опять ничего не получилось. Он упустил свой самый последний шанс. Как обидно!
Адреналин?!
Зачем ему теперь адреналин? Эта женщина в грязном халате права, а глупая девочка еще на что-то надеется, пытается вдохнуть жизнь в его оболочку, переживает… Ничего, с возрастом это пройдет, она нарастит толстую шкуру, как та тетка в грязном халате. А по-другому никак, уж он-то знает. Без толстой шкуры в этом жутком мире нечего делать.
Вот и у него не получилось. Все думали, что он бездушный, самовлюбленный эгоист. Он и был эгоистом, только не самовлюбленным, а смертельно влюбленным…
Он даже не подозревал, что способен на такое сильное чувство, порхал по жизни мотыльком и горя не знал. Пока не повстречал Пита.
Тоненький, точно стебелек, волосы черные как смоль, и глаза черные, цыганские, а ресницы длинные-длинные. Джинсы не по размеру, майка застиранная, драные кроссовки. Поцарапанные руки с обгрызенными ногтями, живот, от хронической голодухи прилипший к позвоночнику, воровато- затравленный взгляд. Беспризорник…
Он подобрал Пита на улице, где парнишка торговал своим телом. Питу было все равно, кому отдаваться: мужчинам, женщинам… Он изначально был порочным, его маленький мальчик. Он никого не любил, даже самого себя. Он тоже порхал по жизни. Только его жизнь была похожа на вонючую помойку…
Душ два раза в день, чистое белье, чистая постель, набитый жратвой холодильник — Пит привыкал к новой жизни с трудом, воровал мелочь, делал заначки и тайники, а потом привык. К хорошему рано или поздно привыкаешь.
И сам он привык: к этим вечно поцарапанным коленкам, к острым локтям, к непослушному ежику черных как смоль волос, к вороватому взгляду и горячим, обветренным губам. Сначала просто привык, а потом влюбился. Смертельно влюбился. Его не останавливала даже мысль, что Пит его не любит. Не любит — полюбит. Рано или поздно… А пока он был готов довольствоваться малым, просить, уговаривать, унижаться…
Два года. Американские горки — два года, изо дня в день. Пит уходил, возвращался избитый, больной, но все с тем же воровато-шальным блеском в глазах. Несколько раз он сам его выгонял, а потом ходил по помойкам и притонам, искал, на коленях вымаливал прощение, уговаривал вернуться.
Смертельная любовь…
Она и оказалась смертельной, только не для него, а для Пита. Острый лейкоз в восемнадцать лет. Приговор…
Он не жалел денег на лечение. Гематологический центр в Германии, один из лучших в мире. Пересадка костного мозга. Радость, надежда, а потом шок от того, что ничего не получилось. Курсы химиотерапии для Пита. Курсы психотерапии для него…
Его мальчик умирал, медленно и мучительно, а он ничем не мог ему помочь.
Они умирали вместе: один от лейкоза, второй от горя. От горя тоже можно умереть, теперь он знал это наверняка.
На те заклинания он наткнулся совершенно случайно и сразу понял — это знак судьбы.
Ритуал Замены! Он поверил в него с первой секунды. Ведь вера — это главное. И даже женщина с разноцветными глазами уже была в его окружении. Это тоже знак судьбы. Разноцветные глаза — уникальное природное явление. В Средневековье за такую невинную генетическую мутацию сжигали на кострах. Возможно, поэтому таких женщин остались единицы. И вот одна из них рядом — только руку протяни. Что же это, как не знак судьбы?
Он приготовился, он все сделал правильно. Ему не было жаль девчонку. Она молодая, что с ней станется? А у него смертельная любовь…
Что-то пошло не так. Сначала Питу стало легче, и они воспряли духом. Им оставалось лишь дождаться, когда нерожденный умрет, но что-то пошло не так…
Он чувствовал — все дело в девчонке. Материнские инстинкты, будь они неладны! Она боролась за своего выродка, а ведь должна была просто сделать аборт и обо всем забыть. Дура! У него оставалось совсем мало времени, Питу становилось хуже с каждым днем, и тогда он решился на ритуал Ускорения…
На сей раз все прошло без сучка без задоринки. Теперь нерожденный должен был умереть вместе с ней. Так обещало заклинание. Вот во что он хотел верить.
А она родила! Раньше времени, но живого ребенка. Жи-во-го!
Нерожденный вошел в эту жизнь, а Пит умирал…
Третий ритуал он придумал сам. Он больше не доверял заклинаниям. Он знал, как все исправить. Больше никаких глупых ритуалов. Теперь будет жертвоприношение — четыре жизни в обмен на одну. Он все рассчитал, осечки быть не должно.
Крестины. Они собирались окрестить ребенка. Они и его пригласили…
В лобовом столкновении шанс выжить стремился к нулю. Ему не было жалко ни чужих жизней, ни своей собственной. Когда нога втапливала в пол педаль газа, он думал о Пите, о своем порочном, смертельно больном мальчике…
…Жертвоприношения не получилось. Его жизнь не в счет.
