Хорошо, пусть это будет встреча. Может быть, ты найдешь ей достойное оправдание?
— Найду! — Тина вздернула подбородок. — Я скакала по койкам, — господи, какая мерзость! — потому что моей дочери был нужен донор, и единственным подходящим донором мог стать только родной брат или сестра. И я бы переспала не только с тобой, но и с половиной Москвы, если бы это помогло мне забеременеть! Тебе неприятно? Извини. И не смей меня больше обвинять, — сохранять невозмутимость было тяжело, но ничего, ей не привыкать.
Ян молчал очень долго. Лицо — застывшая маска, руки сжаты в кулаки, не поймешь, о чем он сейчас думает.
А плевать! Что ей до его мыслей?! У нее есть ее девочка, а все остальное — не важно! Только отчего же так больно?..
— Ты могла сказать мне, все объяснить, — наконец заговорил он, — я бы…
— Я пыталась сказать. В клубе, помнишь? Но ты не захотел ничего слушать. — Руки дрожали, и чтобы Ян не увидел ее слабости, Тина сунула их в карманы. — И лишать тебя дочери я не собиралась, — она немного помолчала. — Ян, я очень благодарна тебе за помощь. Честное слово, благодарна…
Он хотел что-то сказать, но не успел, потому что Яна, до этого момента увлеченно изучавшая куклу, вдруг спросила:
— А почему ты мне даришь подарки? Мама говорит, что у чужих дядей нельзя ничего брать.
Они растерянно переглянулись: наивный детский вопрос на время превратил их в сообщников. Тина сделала глубокий вдох, присела так, чтобы их с дочкой глаза оказались на одном уровне, сказала вдруг севшим голосом:
— Солнышко, это не чужой дядя. Это твой… папа.
Известие о том, что у нее есть папа, Яночку не удивило. Наверное, маленькие дети на многие вещи смотрят под другим углом.
— Он теперь всегда будет жить с нами? — спросила она и поудобнее перехватила куклу.
Ну что тут скажешь?
А не станет она ничего говорить! Не ее спрашивали…
Ян тоже присел на корточки, осторожно, точно фарфоровую статуэтку, обнял дочку за плечики:
— Солнышко, я не смогу жить с вами все время.
— Почему? — Яна отпустила куклу, обвила руками его шею.
— Потому что я живу в другом городе. Но я буду приезжать к тебе часто-часто.
— Значит, ты ненастоящий папа, — девочка разочарованно вздохнула. — Настоящий папа должен жить с мамой, а вы с мамой только ругаетесь.
— Мы не ругаемся! — сказали они в один голос.
— Тебе показалось, милая. — В доказательство своих слов Ян даже обнял Тину за плечи. — Видишь, мы не ругаемся, мы, — он запнулся, — мы дружим.
Они дружат! Какая прелесть! Тина широко улыбнулась. Теперь ради дочки они будут изображать счастливую пару, потому что в детском понимании папа и мама должны дружить…
Оказывается, она плохо разбиралась в детской психологии. В понимании их маленькой дочки папа и мама должны еще и целоваться. И не в щечку, потому что в щечку — это понарошку, а по-настоящему — в губы.
Они поцеловались: среди белого дня, стоя на пешеходной дорожке, подбадриваемые радостным смехом своей дочери.
Поцелуй получился понарошку. Их губы едва коснулись, а Тина чуть не задохнулась от глухой боли, от ощущения неправильности происходящего. Яну тоже было больно. Она видела эту боль на дне его расширившихся зрачков, и чтобы не видеть, закрыла глаза…
Ян проводил их до дома. Больше они не разговаривали друг с другом, только с Яной. Им не о чем было говорить. Поцелуй «понарошку» показал, что то, что между ними было, еще не перегорело окончательно, но скоро перегорит. Если они не станут бередить старые раны…
Они заключили перемирие, скрепили его поцелуем «понарошку» и неискренними улыбками. Ян улетел в Москву, обратно к хозяйке остроносых шелковых туфелек, а Тина осталась в Лондоне с выздоравливающей дочерью и своей маленькой тайной.
В ту их единственную встречу у нее все получилось. О беременности Тина узнала уже в Лондоне, на следующий день после того, как Яночке сделали пересадку костного мозга.
Значит, она была права. Значит, у нее ничего не получалось с другими мужчинами оттого, что все происходило без души. А с Яном получилось…
О беременности еще никто не знает, живот пока незаметен, но придет время, и нужно будет выбирать: либо соврать, либо сказать правду.
Врать нехорошо, а правда никому не нужна. Да, Ян любит их дочку, он доказал свою любовь на деле, но зачем ему второй ребенок от нелюбимой женщины? Лучше всего не говорить правду и не врать, лучше просто сохранять молчание.
После поездки в Лондон что-то нарушилось в его душевной организации, сломалась какая-то очень важная шестеренка. Казалось бы, с дочкой все в порядке. Казалось бы, он выполнил свой отцовский долг и в знак благодарности получил возможность общаться со своим ребенком в любое время. И возможность эту он обязательно реализует в ближайший же месяц. Ян даже выкроил двухдневную «форточку» в своем рабочем графике, а покоя все равно нет. Вот неймется душе, и все тут! И головная боль снова вернулась. Ни с того ни с сего…
Немиров уже был подкован в таких вопросах, понимал истоки проблемы, и развития событий дожидаться не стал, сразу же записался и на массаж, и на физиопроцедуры.
Не помогло. Вроде бы и к специалистам обращался самым-самым, и всем рекомендациям следовал неукоснительно, а результата — ноль. Организм не хотел излечиваться. Организм, предатель, все еще помнил Тинины руки и никаким другим рукам доверять не хотел. Даже золотым, даже суперопытным.
А еще бессонница, верная подружка стариков и людей с нечистой совестью. Поспать удавалось только пару часов в сутки. Ян засыпал в предрассветные мутные часы и тут же оказывался в Париже на мосту Святого Михаила. Волосы трепал ветер, а где-то далеко внизу тускло поблескивала обманчиво спокойная гладь Сены. Река манила, приглашала прыгнуть, испытать себя, а он боялся. Дико, до дрожи в коленях, до судорог в напряженных мышцах. И рядом не было Пташки, чтобы отговорить, отвести беду…
Каждый такой сон заканчивался одинаково — прыжком и истошным воплем. А утро встречало головной болью. Вот такая у него была веселая жизнь. Кажется, и винить некого, но Ян знал — это все из- за Тины. Это она его не отпускает, тянет обратно в прошлое, испытывает, наказывает…
Да за что его наказывать?! Это ведь не он от нее ушел. Она сама так решила. Ну что ей стоило его немного подождать?! А она ждать не стала. «Очень импозантный месье» поманил — и пташка упорхнула из парижской мансарды в московский пентхаус. А сейчас вот не отпускает, рвет душу на лоскутки, издевается.
И ведь, что самое ужасное, им теперь до конца дней не разойтись, у них общий ребенок и родительские обязанности. И общаться придется, хочешь — не хочешь. А он не хочет общаться! Он жаждет покоя, и чтобы голова не болела…
На этот день у Яна был запланирован визит к мануальному терапевту. Это друг Шурик подсуетился. «Немиров, хватит дурью маяться! Если массаж больше не помогает, значит, пришла пора отдаться в нежные руки костоправа. У меня в знакомых есть как раз один очень хороший специалист».
По большому счету, Яну уже было все равно, в чьи руки отдаваться — головная боль и бессонница доконали его окончательно. К костоправу, значит, к костоправу…
Он уже собирался уходить, когда в кабинет заглянула секретарша:
— Ян Сергеевич, к вам тут посетитель. Говорит, по личному делу.
Ян посмотрел на часы — времени оставалось в обрез, а Шурик велел не опаздывать, потому что костоправ очень пунктуален и опозданий не прощает.
— Завтра, — сказал он твердо. — По личным вопросам я сегодня не принимаю.
— Но он настаивает, — секретарша перешла на испуганный шепот.
