– И что?
– А то, что в дурдоме я сильно задружил с соседями по палате. Реальных психов у нас было один из десяти. А остальные, ты не поверишь, на мой взгляд, совершенно нормальные люди. И мы с ними там чудно жили. Режим, питание, разговоры. Прокопан, ноотропил и пармидол на халяву. Я и сейчас при случае от хороших колес не откажусь.
– Круто.
– Я вышел и приехал сюда. Потом из дурки вернулся мой кореш и пожил у меня. Потом еще несколько корешей. И в один прекрасный день ко мне приехала некая Элис и спросила: «Можно у тебя переночевать, Даня?»
– И ты? – улыбнулась я.
– И я сказал себе, что у нее явно много проблем, раз она ко мне пришла. Значит, надо пустить.
– Отлично. То есть, армия.
– Это ты как хочешь, назови. – Философски пожал плечами Даня, потянулся и встал. – Ну что, эта Мышка там дотрахалась или нет?
– Погляжу, – кивнула я и пошла в комнату. Так мы и жили. С утра, или днем, смотря как проснемся, я занималась уборкой и готовкой. В рамках имеющихся у нас средств и провизии, конечно. Людей было то много, то мало. Было даже и такое, что мы с Даней несколько ночей ночевали одни. Я тогда старалась устроить все поуютней, приготовить еды. Я делала все, чтобы ему не пришло в голову выгнать меня. Начинался ноябрь, на улицах и днем было холодно, а о ночи я и думать боялась. Даже в переходах становилось все хуже. Я чувствовала, как воздушные потоки разделились на противоположные части и с периодичностью дули на меня. То это был теплый, пахнущий машинным маслом и железом воздух из вентиляторов метрополитена, то резкие ледяные порывы ветра, летящего по ступеням с улицы. От него у меня коченели пальцы. Люди почти не останавливались, чтобы послушать меня. Не заказывали песенок, не бросали крупные бумажки в чехол от гитары. Чтобы хоть как-то взбодриться, я брала с собой бутылку чего- нибудь горячительного, обычно водки, а в лучшие дни бутылку какого-то ликера. Недорогого, но зато сладкого и легко пьющегося. На прилавках было полно таких штук, от абрикосового пойла до кокосового деликатеса под названием Малибу. На такие я, конечно, только заглядывалась. Родители и все мое прошлое существование отходили в небытие, а та жизнь, что я вела, меня устраивала. Спокойно, ничего не нужно, никаких жизненных потрясений. Жить на самом дне было не очень комфортно, но совершенно ровно и гладко. Иногда, когда к Дане привозили колепсол или кетамин, мы сидели обколотые на скамейках Александровского Сада, неподвижно глядя перед собой. Кетамин не считался в наших кругах тяжелым наркотиком. На самом деле, это был препарат анестезии для беременных женщин или для животных, но это в больших дозах и по вене. А если делать как мы, то есть колоть в мышцу половинную дозу, то через полчаса мир преображался, искажался и восприятие на несколько часов изменялось. Как будто какой-то шутник останавливал время и принимался баловаться, растягивая или сужая пространство, как в кривом зеркале. Трава и кетамин, переходы, алкоголь и изредка сгущенка. В моей жизни не было понятия «Вчера» и «Завтра». Когда-нибудь мы все умрем. И тогда посмотрим, кто и в чем был неправ. А пока… Пока слава Богу, есть на свете Данила Тестовский, и мне скорее всего удастся пережить эту зиму.
Глава 3. Вершитель судеб.
Он появился в середине ноября. Не могу сказать, что я сильно обрадовалась ему. Скорее, я приняла это как данность. Он появился, а у меня внутри вдруг надломилась стена из льда, которую я себе возвела за все то время, что умерла. Оказалось, что лед – не такой уж хороший строительный материал. В один прекрасный день он может растаять и стечь грязным потоком, оставив охраняемый объект беззащитным. Мое сердце.
– Привет. Ты кто?
– Я Элис. – Ответила я невысокому, плотно сбитому пареньку с привлекательным лицом. Джинсы, ботинки типа моих, огромные, драные, на шнурках. Мешковатый свитер. За плечами болтается потертый рюкзак и гитара. Что-то в нем было такое, что я стразу и окончательно признала в нем своего. И не просто своего, а того, кто свой именно по отношению ко мне, лично ко мне. Гитарист, красивое лицо, красивое в основном из-за глубоких нежно-голубого оттенка глаз. Даже несколько иконописных. Какой-то мужской ареол, притягательный, уже почти мною забытый. Он был из тех, кому сразу, с первой минуты мне бы захотелось понравиться. Сам же он явно плевал на то, нравится он или нет.
– Ага. А где Данила?
– Данила гуляет. У него променад.
– Ну конечно. Старый перец продолжает наслаждаться жизнью. Не работает?
– Ну что вы? Как можно? – улыбнулась я. Данила на работе – это и в самом деле было бы извращение.
– Действительно.
– А вы кто? – спросила я наконец. Он стоял в прихожей, с рюкзаком и с гитарой на плече. Странник. Вольный как ветер, неуловимый как ветер. Все эти эпитеты я начала использовать позже, когда уже знала его. Тогда я уже могла бы сказать про него – жестокий, как ураган. А пока…Пока он стоял передо мной совершенно незнакомый.
– Лекс. Не слышала?
– Нет. А что, могла? Вы так известны?
– Можно на ты. – Скривил рот он. Видать, его покоробило мое обращение.
– Спасибочки. Ты по какому вопросу? – я наседала, так как уже чувствовала здесь себя чуть ли не хозяйкой. Мы с Даней только что избавились от делегации кислотников из Питера и вот снова гонец.
– Я по вопросу общения с Данилой. Только не говори, что ты тут теперь распоряжаешься. Это, кажется, все еще Тестовская? – обозлился он, сбросил гитару, снял ботинки и завалился на диван. И через пару мгновений захрапел. Я отползла на кухню и опасливо прислушивалась к храпу этого Лекса.
– Элис, ты кого пустила? – спросил Даня, уставившись на калачик под одеялом. Променад его освежал и бодрил. Он стоял в прихожей, порозовевший и от него веяло осенью.
– Это Лекс. Наглый. Ввалился и улегся спать. Трезвый. – Оправдывалась я.
– Лекс, – вдруг заулыбался Даня. – Ну конечно. Кто же еще может так нагло занять весь диван и храпеть. А ну, вставай, подлец. Ты откуда?
– Отвянь, Данька. Я спать хочу. – Пробормотал гость и еще плотнее упаковался под одеялом. Самое удивительное, что Данька как шелковый ушел на кухню и принялся ждать, когда же, наконец, его величество Лекс соизволит проснуться.
– Он что, «великий» человек? Выглядит обычным придурком. – Не унималась я.
– Это же Лекс. Ты ничего не слышала?
– Нет. Он мне тоже намекал, что популярен. Выпендривался, по-моему.
– Он пишет обалденные песни. По-настоящему классные.
– Это редкость, – согласилась я.
– Его даже приглашали играть по клубам, но он совершенно оторванный. Делает, что хочет. – Восторженно поглядывая в сторону дивана, принялся заливаться соловьем Тестовский.
– Он вообще кто?
– Он играет регги. Вот вечером послушаешь. Там даже КОТ отдыхает. А еще он варит ВИНТ.
– Что?
– Винт. Это тебе еще рано, но вообще он очень отвязный кадр. Скучно с ним не бывает. И он меня однажды от ментов отбил.
– Что значит отбил?
– А то и значит. Не дал меня избить. Полез драться. Нас с ним вместе забрали, я уж думал, нас обоих отдубасят, но он с ними как-то добазарился. Отпустили. Я был в шоке. До сих пор интересуюсь, что ж он им такое сказал.
– Данька, прекрати петь мне дифирамбы, а то девушка совсем в меня влюбится. Что мне делать с еще одной влюбленной девушкой? – продрал глаза Лекс.
– Тебя разбудил мой познавательный рассказ? – ухмыльнулся Данила.
