трудно пришлось сегодня работать. И как часто бывает и с более достойными, чем Ром Вересаев, людьми, усталость вызвала у него неконтролируемое раздражение. Ему следовало выходить из связи с ребятами, иначе он мог им помешать… Он стал мысленно подготавливать свой уход из общей системы.
Последнее, что он понял, прежде чем окончательно вернуться к себе реальному, отключенному от приборов, был вскрик-всхлип-стон Миры, почти вслух: «А почему все меркнет? Ведь это Вересаев выходит из приборного режима, а не я?»
Оказывается, вся связь оттуда на Миру и на Веселкину прокатывала каким-то образом через него, через его психику и нервы, его присутствие в том, запредельном мире. Но ему сейчас и это было без разницы, он слишком устал.
6
На восстановление экипажей после последнего «нырка» в Чистилище отвели совсем немного времени, но никто не возражал, даже не удивлялся. И как бы ни отслеживал эту ситуацию Ромка, не мог он наверняка сказать, чего здесь больше – обыкновенного русского «надо» либо они все разом самонадеянно впали в некий автоматизм, вызвавший едва ли не безразличие к тому, как и что они делали. Оба варианта были по-своему плохи.
Инициатором этого автоматизма или необходимости был, конечно, генерал. Он вообще мало понимал в том, как функционирует система, которой он взялся управлять, или ему не объяснили, а может быть, объяснили, но он не принял это в расчет. Зато следующий «нырок» подготовили действительно быстро, уже через два дня состоялся инструктаж, после которого летуны-иномерники должны были отправляться в душ, а всем остальным, прежде всего техподдержке, следовало готовить приборы записи всего, что будет происходить с параскафами, как бортовые, так и внешние, которые были установлены в лабораториях Романа и Миры.
Перед самим инструктажем, который проходил опять же в большом зале, у двери Ромка столкнулся с Симоро Ноко, который, как оказалось, его поджидал. Он сдержанно по-японски поклонился Веселкиной, потом, заметно глубже, Роману.
– Роман-сан, есть идея, чтобы я помогал вам в работе, вторым номером за Валей-сан.
– Это зачем же? – сварливо поинтересовалась Веселкина. – Мы вроде бы и сами с усами.
– Так будет лучше, вы почувствуете это, – спокойно отозвался японец. – А усики ваши я нахожу и без вашего напоминания совершенно прекрасными. – Он не понимал этой поговорки, принял ее слишком дословно.
– Если он не будет явно полезен, – Валя повернулась к Ромке и даже каким-то образом развернула его к себе, требуя внимания, – я потребую его убрать. А то и сама переключу только на наблюдение.
– Называйте меня Ноко, – попросил новый член их команды. – И позвольте мне называть вас Романом, а вас…
– Меня прошу называть Валентина-сан, и не иначе.
Они уселись рядышком, Роман обычно любил сидеть попросторней, но на этот раз решил не возражать. В любом случае эту борьбу за его внимание, возникшую между Валей и Ноко, легко и сразу не погасить. Им нужно поработать вместе, научиться друг друга уважать, и лишь тогда… Да и то совсем не обязательно между ними возникнет сотрудничество, какое было у Вали и бедного, так страшно и нелепо погибшего Шустермана.
Генерал на этот раз очками не играл, просто вышел перед подиумом, оперся на него, полагая в этом обозначение демократизма и сотоварищества, и начал:
– У нас, то есть у руководства, возникла идея, что вас не пропускают дальше к голубому горизонту по той причине, что вы опасаетесь тварей из, как вы это называете, Ада. – Он помолчал, зачем-то мельком посмотрел на Ромку, потом на Никиту Палыча Маслякова.
«Вот так, – понял Ромка, – случайно высказанная Мирой и Валентиной догадка оказалась подхвачена Масляковым, и теперь… Да, интересно, что будет теперь?»
– В общем, следует все понять правильно. Вы очень хорошо сейчас вооружены, машины у вас – первый класс, совершенно неуязвимые и очень быстрые, поэтому… вам следует нажимать гашетку только в самом крайнем случае. Понимаете? Воевать, как бы это сказать?.. С осторожностью. Больше рассчитывать на то, что можно отступить, а не поднимать стрельбу.
Масляков, который сидел в первом ряду, готовый в любой момент броситься на помощь генералу- директору, поднялся, оглянулся на всех собравшихся, из которых многие расселись в креслах подальше, и добавил:
– Но вообще-то мы заказали еще пару тренажеров, на которых каждый из вас будет осваивать технику стрельбы. Как заметил Вересаев в последнем поиске, выстрелы, заряженные нашими пси, хорошо останавливают чудовищ. Но лишний раз стрелять не рекомендуется. Мы проанализировали последние ваши походы туда и пришли к выводу, что… выходцев из преисподней привлекает высокая температура, а наши пушки очень горячие.
Он сел. Генерал покивал, глядя на него, одобряя в целом выступление. И снова открыл рот.
– Вы должны научиться стрелять, как Геннадий Костомаров. Мы посмотрели, посчитали и выяснили: все попадания в этих тварей состоялись под управлением командира первой машины.
– Выстрел невозможно точно нацелить, в машине каждый влияет на пушки, на то, как их наводить на чудовище, так что…
– Мы это записываем, и поверьте, это точные сведения, – почти спокойно заметил Желобов.
– А почему нам не доставили эти данные? – спросил Костомаров.
– Ребята, вы можете брать и анализировать все что хотите, – примирительно произнес фон Мюффлинг. – С этим у нас никогда проблем не было и не будет. – Он чуть настороженно посмотрел на генерала, и эту осторожность все заметили.
– А зачем это нужно? – спросил кто-то сзади, кажется, Катр-Бра.
– Как же иначе? Нет, ну вы, научники, меня удивляете, как же иначе? – неожиданно почти взъярился генерал.
– Мы пилоты, может быть – иномерники, но не научники, – мягко отозвалась Авдотья.
– Это не делает ваш аргумент весомей… – вдруг брякнул генерал ни с того ни с сего, в общем, невпопад.
«Странный он все-таки тип, – подумал Ромка и от огорчения, вызванного поведением генерала Желобова, и из-за того, что управление Центром выходило неудачным, просто не могло быть толковым при таком начальнике. – Но что можно предпринять, как изменить ситуацию? И так все, кто занят настоящей, профильной работой, делают что могут, вкалывают почти на пределе сил и способностей. А тут еще… руководство, создающее обстановку, весьма далекую от целевого творчества.
Да и не по рангу мне вмешиваться в высокие сферы, – решил Ромка. – Доборолся уже, скоро выгонят к чертовой бабушке, и останется мне лапу сосать на должности младшего помощника старшего бездельника в какой-нибудь мирно-беспомощной конторе по учету расходных материалов в виде скрепок и карандашей. Или вползти в мелкие чиновники, чтобы изображать галерный труд от подписывания бумаг, которые только в разном порядке на столе будут валяться, а на деле ничего никогда не изменят». – Он покрутил головой, отбиваясь от поганых мыслишек.
А тем временем слово взял Курт Федорович фон Мюффлинг. Он что-то объяснял, как оказалось, и уже заканчивал свое выступление:
– В общем, господа, господин директор хотел сказать, что мы все, конечно, штатские. Но следует учитывать, что мы и служивые. И недаром носим на парадных кителях нарукавные нашивки.
– Разумеется. И если так, тогда и свои соображения должны по ранжиру выстраивать, – высказался кто-то с задних рядов. Уж точно не Катр-Бра.
Зал хохотнул. Вот тогда-то Ромка и почувствовал, насколько велика их склонность исполнять обязанности автоматически, не слишком вдаваясь в детали, не пробуя по-новому осмыслить ситуацию. Их работа, ранее казавшаяся ему творческой, насыщенной именно поиском тонких, сложных и новых решений в деле, которым они занимались, превращалась в технологически бездушную штурмовщину, весьма далекую от научного поиска. Их использовали, как самый обыкновенный средневековый таран, для того чтобы куда- то проломиться, добиться чего-то грубой силой, а не изобретательностью и мастерством. Он и сам не заметил, как набрал побольше воздуха, чтобы высказаться.
