ножницы и начинает резать.
Известно, что простейшая «выцинанка» это снежинка. Проведите эксперимент: сложите в восемь раз бумажку, сделайте на ней надрезы и разверните. Вы увидите что-то интересное. А потом попробуйте сделать это управляемым, то есть, чтобы из этого получились курочки или петушки. У вас ничего не выйдет, а у него это выходит, причем, это явный сдвиг в сторону гениальности. Глядя, что создает Славка, народ просто с ума сходит. Это какие-то фантастические жар-птицы, петухи, павлины... И все это — чистой воды импровизация.
Я никогда не забуду, как мы однажды ехали в автобусе куда-то в командировку (к слову сказать, Славка ни минуты не сидит спокойно, всегда чем-то занят). И вот он берет ножницы, складывает бумагу и начинает стричь-стричь-стричь. Водитель постоянно оборачивается, аж колотится, потому что видит, как какие-то обрезки летят на пол, это вызывает у него естественную ненависть, вот, мол, хам сел, мусорит. Другие пассажиры разговаривают, веселятся, шутят, а Славка все стрижет и стрижет. Но вдруг разворачивает готовую «выцинанку»... Шофер просто в шоке, останавливает машину. И потом уже ходит за Славкой как приклеенный.
Когда на интервидении у Славки была сорокаминутная передача, он сидел, что-то резал и бормотал. Весь мир в недоумении смотрел на это действо, а потом он разворачивал порезанный листочек и подкладывал какой-нибудь контрастный фон... По окончании передачи уже ни одной «выцинанки» не осталось, все разобрали.
Славка — человек, который работает беспрерывно.
Однажды у меня на даче должна была начаться презентация «Полифакта». Дубинка принес скучный образец пригласительного билета. Я говорю: «Послушай, будет 112 человек. Необходимо, чтобы было что-то живое, неординарное...». Он грустно ушел в дом, и, сидя у меня в кабинете, вырезал 112 абсолютно разных «выцинанок». Мы вклеили их в каждый билет, что, конечно, привело всех гостей в совершенно дикий восторг.
У меня такое впечатление, что он по-настоящему ни одной своей работы не продал, хотя мог бы быть миллионером. Бумага — один из самых устойчивых во времени материалов, и мы знаем о сохранившихся бумажных папирусах...
Однажды я договорился со своими друзьями в Москве, чтобы Славка оформил всемирную выставку. Было решено украсить «выцинанками» стенды, витражи, колонны... Через три месяца он должен был показать эскизы. Но уже через неделю он пришел ко мне обиженный, сказав, что я связал его с непорядочными людьми, которые, к тому же, ничего не понимают в творчестве. Оказалось, что за три дня он сделал всю работу, а на четвертый день показал результат заказчикам. Они настолько растерялись, увидев трехмесячную по масштабу работу через три дня, что были морально не готовы заплатить обещанные деньги.
Потом однажды Славка объявил, что он писатель, и написал-таки первое произведение на белорусском языке. Я взялся его редактировать, для чего мы даже сделали перевод на русский.
Прочитав, я понял, что никакому редактированию творение не поддается, потому что для меня это было нечто несуразное, что никакого отношения к литературе, в рамках моих убеждений, не имело. Но он продолжал писать и писал везде. Будучи, ко всему прочему, еще и заядлым альпинистом, он и в походах во время привалов печатал на машинке. Кстати, писал он так же, как и делал «выцинанки» — без прикидок и эскизов. Для того чтобы все продвигалось быстрее, он брал ролик бумаги от ЭВМ, заправлял его в машинку и печатал, не останавливаясь, разрезая потом рулон на страницы. К моему удивлению, его стали публиковать. Сначала вышла одна книга, потом другая, третья, а потом он стал членом союза писателей.
Я всегда говорю, что человек может быть совсем сдвинутый, но, тем не менее, достигать невероятной популярности. Нужно только помнить, что такое популярность. Когда человек самостоятелен и является самим собой, и умеет это ясно выразить, он неизбежно будет популярен. Как Жириновский — при всей парадоксальности всего, что он произносит, при всем своем видимом шутовстве, шестнадцать миллионов почитателей он всегда имеет. Исключительно из-за того, что это яркий, самостоятельный индивидуум.
Точно так же и Славка. Он все ухитряется сделать не так: в метре он может ошибиться на полметра. Однажды приехал ко мне польский консул и рассказал, что Славке заказали визитные карточки для посла. Так вот в первый раз Славка принес чемодан визиток с ошибками. В посольстве ошибки исправили, и с заверением все переделать Славка ушел. Но и во второй, и в третий раз он приносил их с ошибками! После третьего раза ему порекомендовали изготовить одну карточку, которую бы проверили, чтобы только после этого он напечатал тираж. Он разозлился. А когда я спросил его, почему он не сделает сначала один образец визитки, а не целый чемодан визиток с ошибками, он мне ответил:
— Что б два раза не ходить.
Новинки
На четверых (жена, двое детей) мне выделили квартиру в новом доме на улице Восточной. Дом был престижный, попал я туда по личному распоряжению Машерова, как молодой и номенклатурный (несмотря на беспартийность) собкор белорусского отделения АПН. А так как, пока квартиру оформляли, я из номенклатуры успел выпасть (плюнув в физиономию парторгу, который упражнялся в доносительстве и собирал на меня компромат), то получил уже не квартиру, а только две комнаты в ней. Третью комнату в последний момент, мне в отместку, отписали нашей секретарше с ребенком, чтобы она не ощущала себя матерью-одиночкой.
Дело в том, что когда парторг влетел в кабинет заведующего отделением с воплем: «Он в меня плюнул», тот, как человек ушлый, только руками всплеснул от досады: «Надо было не вытираться. Мы же теперь ничего не докажем!». Вот с этой досады заведующий отделением и добился разрешения подселить мне нашу партийную секретаршу, которая оплеванность своего парторга засвидетельствовала, не глядя, так как в том, что парторг такое заслужил, а я такое мог, она не сомневалась. Партийная убежденность у нас всегда была превыше бытовой достоверности.
Квартира была на седьмом этаже, и одна из комнат огромным во всю стену окном выходила в сторону пригородных Новинок, где, как известно, находится больница для умалишенных.
Выпав из номенклатуры и оставшись без официальной работы, я был счастлив, много писал, сочиняя публицистический роман «Промежуточный человек» о природе власти и поглядывая при этом в окно, где в хорошую погоду за зелеными холмами виднелись крыши Новинок. Что не могло не сказываться на моем состоянии. В ясную погоду мне писалось хорошо, а в пасмурную, когда Новинки не были видны, — не очень. И вовсе не потому, что писал я с натуры. Хотя иногда кажется, что жизнь, которую я пытался публицистически осмыслить, больше всего походила на сумасшедший дом.
Естественно, что однажды судьба забросила меня и в Новинки.
Меня вели по коридору, а какой-то человек в больничном халате и арестантской шапочке увлеченно катил нам навстречу тележку с грязной посудой. Когда приблизились, я узнал своего друга режиссера Бориса Луценко, художественного руководителя Русского драмтеатра, и бестактно у него спросил:
— Ты что тут делаешь?
Заметно смутившись и как бы оправдываясь, он показал мне дверную ручку, вроде тех, что у проводников в поездах дальнего следования. Все двери в психбольнице без ручек, а ручки есть только у медперсонала.
— За то, что я посуду на кухню отвожу, мне вот... ручку дали.
На его шестидесятилетний юбилей в театре я вышел на сцену, рассказал эту историю, достал из кармана ручку от двери и вручил ее юбиляру:
— Чтобы всю дальнейшую жизнь ты не испытывал неудобства при перемещении в замкнутом пространстве.
В зале засмеялись и весело захлопали. Публика собралась немолодая и вполне интеллигентная, отчего постоянная наша потребность в дверной ручке всем была понятна.
