Совокупный бюджетный дефицит по бюджетной системе в целом в зоне обращения рубля составит до 300 млрд рублей. Дефицит такого размера является катастрофой для финансов и денежного обращения. В то же время он не оставляет шансов на существенное реальное выправление положения до конца года.» [59]
Сторонники «реформ Гайдара» приводят восхитительные аргументы: например, записки из дневника помощника М. Горбачева А.Черняева [60].
Еще восхитительнее взволнованный рассказ Ксении Собчак о том, как ее папа останавливал голод в Петербурге: «По рассказам отца, самым сложным периодом для него была зима 1991/92 гг., когда в результате шоковой терапии город голодал. Магазины стояли пустые, продукты выдавали по талонам. Папа добился того, чтобы Запад начал оказывать городу гуманитарную помощь. Он лично встречался по этому поводу с канцлером Германии Гельмутом Колем и президентом Франции Франсуа Миттераном. А также под личную ответственность разбронировал государственные запасы продовольствия, предусмотренные на случай войны. И ездил ночью разгружать груз с гуманитарной помощью, чтобы ее не разворовали. “Город, переживший блокаду, — говорил папа, — не должен вновь узнать, что такое голод”» [61].
Сложность в том, что об угрозе голода мы можем судить исключительно по словам самого Гайдара или по дневникам Ксении Собчак.
Более серьезные аргументы? Сообщается, что «из многих регионов шли телеграммы, рассказывавшие о надвигающейся катастрофе и об исчерпании запасов продовольствия» [62]. Но ссылка, в которой обещают показать то 10, то 11 телеграмм о голоде, в Интернете отсутствует. Тексты телеграмм в сочинениях Гайдара и в трудах его института тоже не приводятся.
В том же ресурсе Интернета сообщается: «В докладе первого заместителя премьер-министра СССР В. Щербакова, датированном 16 августа 1991 года, говорилось, что из расчетов и анализа специалистов Минфина, Минэкономики, Госбанка и Госкомстата СССР следует, что если не предпринять экстренных мер для стабилизации экономики в течение ближайших 2–4 месяцев, после этого срока единственным сценарием нормализации положения будет немедленная либерализация всех цен и тарифов. При этом спад экономики достигнет 25–30 %, а безработица в пиковые периоды составит 35–40 млн человек» [63].
Заинтересованному читателю обещают показать «секретный доклад Владимира Щербакова в Совет Федерации СССР» — но попадаешь на страничку с завлекательной надписью «Фонд Гайдара», а никакого текста «секретного доклада» тут нет. В общем, все это сильно напоминает всю ту же «Наебишен корпорейшен».
А в тоже время ни один серьезный экономист об угрозе голода не говорит. Самый что ни на есть либерал, Григорий Явлинский, с августа 1991 года — заместитель председателя Комитета по оперативному управлению народным хозяйством СССР, писал более чем определенно: «Да, в магазинах было шаром покати, но никаких признаков голода не было. Возникали альтернативные способы реализации многих потребительских товаров. <.> Советская распределительная система умирала на глазах. Но вместо нее появлялась другая — да, она была хаотическая, странная, извращенная, теневая, но собственно объемы продовольствия, бывшие в наличии, не вызывали опасений, что все вот-вот погибнет. У продовольствия ведь есть одно интересное свойство — его надо реализовывать, пока оно не испортилось».
Тему «безальтернативности» решений Гайдара Явлинский считает способом «политического самооправдания» [64].
Даже член команды Гайдара, его старый и верный соратник Петр Авен считал, что «лестное» мнение о «спасении от голода» является преувеличением, поскольку «если государство не будет народу мешать, устраивая, например, войны или вводя продразверстку, то никто не замерзнет и от голода не умрет» [65].
Напомню — и во время Гражданской войны 1917–1922 годов голод возникал там и только там, где появлялись большевики. Долгое время голодали города, но даже на «красной» территории не голодало село. Деревня начала вымирать от голода в 1921 году, когда большевики получили реальную власть и над деревней [66].
Такой авторитетный экономист, как академик Олег Богомолов, прямо писал: «Если гайдаровское правительство пришло на развалины экономики, то как объяснить, что при неуклонно продолжающемся дальнейшем спаде производства, особенно в сельском хозяйстве, легкой и пищевой промышленности, удалось накормить страну и удержать ее на плаву? Ответ может быть только один — либо за счет огромных заимствований на Западе, либо в результате проедания несметных природных и других богатств, доставшихся реформаторам в наследство от предшествующего режима. И то, и другое имело место, и именно за счет этого, а не шоковых реформ, удалось выжить».
И делает вывод — рассказы Ельцина и членов его команды о бедственном состоянии экономики в 1991 году — чистейшей воды мифы, которыми Гайдар вооружил пропаганду для оправдания его политики [67].
Нет сомнений, что перебои в снабжении существовали. Но нет также никакого сомнения, что продовольствие в стране было, и во вполне достаточном количестве. Вопрос в том, что одни механизмы торговли и распределения действовать перестали, а другие еще не работали. Вот и надо было решить, какие механизмы запускать. И как именно запускать.
Были ведь разные механизмы «отпускания цен» и всех вообще рыночных реформ, их последовательности. «Перед страной стояла неимоверной трудности задача — перейти от плановой экономики, которая пришла в состояние негодности, продемонстрировав несостоятельность коммунистического эксперимента, к рыночной» [68].
Да и не в одной экономике дело. Академик РАН Абел Аганбегян во вполне «прогайдаровской статье» писал: «Переход к рыночной экономике осуществлялся в поистине ужасающих условиях — распада страны, практического безвластия и надвигающейся социально-экономической катастрофы в ходе углубляющегося кризиса». Описывая ситуацию, сложившуюся к началу реформ, академик считает: «Никто никогда ни до, ни после России не переходил к рынку в подобных условиях. Никакого опыта здесь не существовало» [69].
По мнению сотрудника Института экономической политики им. Гайдара Кирилла Родионова, «В России к моменту начала преобразований оказались полностью разрушены политические институты старого режима, в то время как на становление новых требовались долгие годы. В конце 1991 года Россия была страной без границ, вооруженных сил, национальной валюты, таможни, собственных органов государственного управления. Слабость государственных институтов, присущая периоду революции, наложила отпечаток на процесс реализации реформ: и без того тяжелый период перехода к рынку осложнялся политической нестабильностью, что вылилось в невозможность проведения последовательного курса преобразований» [70].
Вот именно. Нет ни четких границ, ни таможни, ни реальной системы управления. Может, вообще не с экономики нужно было начинать? Но Гайдар уверял: необходима в первую очередь либерализация цен! Это сразу заставит крестьян продавать зерно и другие продовольственные продукты, заставит предприятия поставлять товары в систему розничной торговли.
Он всерьез писал, что либерализация цен была единственной мерой, дающей шансы на предотвращение катастрофы. При том что это «решение было одним из самых рискованных в мировой истории» [71].
Но существовали и другие мнения, разрабатывались другие механизмы проведения экономических реформ. «Партия Верховного Совета» разработала четкое представление об этапах реформ. Она полагала, что «отпусканию цен» должна предшествовать приватизация.
Во-первых, предполагалось использовать денежные накопления населения. Многие директора магазинов готовы были вкладывать свои деньги, привлекать другие средства, чтобы стать собственниками.
Во-вторых, предполагалось создание именного приватизационного чека. Летом 1991 года (еще в СССР) готовились законодательные акты Верховного Совета, которые предусматривали выкуп государственных предприятий и их преобразование в акционерные общества. Был принят закон «Об
