крыльями, Селиверстов устремился вперед, рассчитывая лобовым ударом разбить вражеский строй. Но тут вырвался вперед летчик Николай Яковлев. Его самолет мчался сквозь огонь немецких стрелков, словно бронебойный снаряд. Опасаясь столкновения, бомбардировщики рассыпались и потеряли взаимодействие. И тут же совершенно неожиданно самолет Яковлева задрал нос, свалился на крыло и рухнул на землю. Потом, после боя, подобрав тело молодого пилота, товарищи установили, что пуля одного из немецких стрелков поразила его прямо в лоб...
Но Яковлев хорошо сделал свое дело. Теперь, когда немцы бросились врассыпную, стремясь уйти от яростной атаки советских истребителей, они стали легкой добычей. Каждый из летчиков Селиверстова облюбовал себе одного из бомбардировщиков и погнал его, расстреливая из пулеметов. Одна за другой упали на землю семь горящих машин. Дольше всех держался последний, восьмой «юнкере». Его вел, видимо, опытный пилот, умело уходивший из-под огня младшего лейтенанта Меметова.
Темпераментный Меметов, разгорячившись, забыл обо всем на свете, кроме виляющего хвоста хорошо защищенной от огня немецкой машины. Он много раз атаковал «юнкерса». Один крупнокалиберный пулемет, перегревшись, уже отказал, но Меметов продолжал преследование, хотя немец успел перетянуть через линию фронта. Здесь, над румынской землей, он все-таки добил немца. Сделав от радости «горку» над догоравшим в кукурузе самолетом врага, Меметов ушел к Семеновке.
Его товарищи уже приземлились. На командном пункте было шумно: наперебой рассказывали о пережитом. Уничтожить целиком бомбардировочную группу врага! Это был невиданный успех, и он окрылял людей.
Одно лишь было горько: среди победителей нет Яковлева, который, жертвуя собой, предрешил успех боя. Но за него хорошо отомстили: в этот же день летчики сбили еще три самолета, а всего, таким образом, 28 июня было уничтожено одиннадцать вражеских машин.
На утро следующего дня летчикам предстояло провести новую, дерзкую и трудную операцию: капитан Атрашкевич и два младших лейтенанта — Дьяченко и Макаров — должны были уйти на «МИГах» в глубь Румынии, чтобы среди бела дня как снег на голову обрушиться на аэродромы противника — сначала в городе Бырлад, а потом в городе Роман.
Гитлеровцы никак не могли рассчитывать, что советские летчики отважатся на такой шаг. У Атрашкевича и его ведомых были самые ничтожные шансы вернуться из такого рейда. И все-таки все трое добровольно вызвались выполнить это задание.
Саша Покрышкин тоже хотел лететь, но Атрашкевич отказал ему:
— Не надо. Вы мой заместитель, и вам поручат выполнять другие задания.
Покрышкин вспыхнул и хотел что-то возразить, но Атрашкевич повторил:
— Не надо...
Покрышкин резко перебил капитана:
— Но ведь нельзя же подходить к людям, как к пешкам на шахматной доске! Вы же знаете: Дьяченко — мой друг, а вы... вы... — Он порывисто глотнул воздух, не находя нужного слова. — Вы думаете о том, как я буду смотреть в глаза товарищам, когда вы улетите?
Атрашкевич отвернулся. Потом осилил себя и медленно заговорил:
— Послушайте, Саша. Вы не новичок в авиации и понимаете, на что мы идем. Мы до сих пор не знаем, что случилось с Крюковым, а у него было задание легче нашего. Допустим, что мы полетели бы вчетвером. Допустим, что вам удалось бы зажечь на аэродроме еще один немецкий самолет. Не в этом суть операции. Важен сам факт появления наших истребителей у Романа и Бырлада, важно, чтобы фашисты там попадали мордами вниз и почувствовали, что их аэродромы уязвимы. Важно сбить с них спесь. И мы сделаем это втроем. А вы... вы еще повоюете. У вас впереди еще много возможностей свернуть себе шею...
Атрашкевич хотел улыбнуться, но улыбка у него не получилась. Он порывисто пожал руку Покрышкину, коротко бросил «пока!» и зашагал в сторону.
Покрышкин плохо спал в эту ночь. Утром он вышел на старт проводить друзей. Атрашкевич, холодный, сосредоточенный, тщательно проверял свой самолет. Дьяченко и Макаров шутили, стараясь скрыть волнение. Вот они и взлетели.
Саша долго провожал их взором, пока три черные точки не растаяли в дымке, застилавшей горизонт.
К исходу расчетного времени в небе показались два самолета. У Покрышкина сильнее застучало сердце. Кто? Этот вопрос жег его. Наконец «МИГи» пошли на посадку, и он прочел их номера. Не вернулась машина Атрашкевича...
Дьяченко и Макаров были смертельно бледны. Они глядели отчужденно, словно все еще не верили, что пережитое осталось позади,
— Не спрашивай, — хрипло сказал Дьяченко, когда к нему подошел Покрышкин. — Когда-нибудь сам расскажу. Только не сейчас...
В историческом формуляре полка записано: «29.6.41 года штурмовым налетом на вражеские аэродромы сожжено на земле четыре самолета противника. При исполнении боевого задания погиб смертью храбрых командир эскадрильи капитан Атрашкевич. Капитан Атрашкевич посмертно награжден орденом Красного Знамени. Командование эскадрильей принял старший лейтенант Покрышкин».
На рассвете 3 июля Покрышкин, как обычно, вылетел на Прут — посмотреть, что делается у переправ. Теперь ему все чаще поручали вести разведку: командир полка высоко ценил его точные донесения. У Покрышкина было уже тридцать боевых вылетов, и он чувствовал себя над полем боя гораздо увереннее, чем в первые дни.
У реки шел жаркий бой: немцам после многодневных боев удалось форсировать Прут, и они изо всех сил рвались вперед, расширяя захваченный плацдарм. «Надо будет вызвать сюда бомбардировщиков», — мысленно отметил Покрышкин и вдруг, разглядывая переправу, он невольно зажмурился от яркого пламени, взметнувшегося прямо перед глазами, и почувствовал страшный удар: зенитный снаряд разорвался у самого мотора.
Покрышкин инстинктивно отдал ручку от себя. «Сейчас буду в реке, — пронеслось в мозгу. — Какая глупая смерть!» Но подбитый мотор еще чуть- чуть тарахтел — можно было перетянуть через линию фронта. Покрышкин развернулся на восток. Внизу мельтешили огоньки: гитлеровцы поняли, что советский самолет подбит, и теперь вели огонь по нему из всех видов оружия.
Добраться до аэродрома было немыслимо — самолет быстро терял высоту. Покрышкин снял очки, залитые маслом и бензином. Стрелки указателей давления и температуры масла и воды быстро обошли циферблаты и остановились на нуле. Винт отяжелел. Мотор стучал, скрежетал, трясся. Надо было немедленно садиться.
Перетянув через бугор, Покрышкин облюбовал полянку, на которой можно было сравнительно безнаказанно посадить самолет на фюзеляж, но, оглянувшись, обмер: метрах в трехстах по шоссе двигалась немецкая колонна. Увидев советский самолет, идущий на посадку, гитлеровцы побежали к нему, стреляя из автоматов. И вот в эту самую минуту мотор последний раз кашлянул и заглох.
Отчаянным движением Покрышкин сунул вперед ногу, поворачивая самолет от дороги. Под крылом мелькнул бугор, за ним речка, за речкой — лес. «МИГ» скользнул по макушкам деревьев. Покрышкин с силой уперся в приборную доску, зажмурился и втянул голову в плечи. Послышался треск, самолет мотнуло в сторону, он накренился и тяжело упал на землю. Оглушенный, ослепленный, задыхающийся от бензиновых и масляных паров, Покрышкин кое-как отстегнул ремни и выбрался на землю.
Прислушался. Издалека доносились крики немецких солдат. Протер глаза, осмотрелся. От самолета осталась груда лома: хвост от удара отлетел, центроплан изуродован, мотор разбит. Как быть? Стреляться? Рано! Надо попытаться уйти: гитлеровцам как-никак понадобится время, чтобы переправиться через реку, которую он так удачно проскочил. И Покрышкин, не задумываясь, бросился бежать на запад. Расчет был прост: фашисты обязательно будут искать его в восточном направлении, надо запутать следы.
Лес скоро кончился. От опушки начиналось широкое поле ржи. Вдали белел хуторок. Покрышкин нырнул в рожь и притаился. Вокруг было тихо. Только вдали гремела канонада. Фронт передвигался на восток, и надо было быстрее поворачивать туда — иначе застрянешь здесь, в тылу у немцев.
Лежа в траве, он нащупал в кармане пять ирисок «кола» и с благодарностью вспомнил заботливого
