Доктора, который чуть не насильно всунул их ему на старте. «Пригодятся!» — сказал доктор. И в самом Деле пригодились. Покрышкин осторожно отломил ириску и съел, а остальные разделил поровну — по паре на день.
Теперь надо было определить, где он находится. На горизонте зарево. Вынув часы, Покрышкин припомнил школьное правило восстановления ориентировки без компаса, произвел несложный расчет и пришел к заключению, что зарево на юго-востоке, километрах в семидесяти. Скорее всего, это горит Кишинев... Развернув карту, Покрышкин наметил примерный маршрут и пошел на восток, избегая дорог и тропинок.
Он шагал, не отдыхая, весь день и всю ночь, по оврагам, полям, виноградникам, обходя хутора и села. На душе было тяжело: судя по всему, немцы стремительно расширяли прорыв. Конечно, на рубеже Днестра их должны задержать. Но удастся ли опередить немцев?..
Зарево над Кишиневом разрасталось. Издалека слышался рев танковых моторов, фыркали автомобили, скрипели колеса повозок, ржали кони. Покрышкин все шел и шел на восток.
И тут случилась беда: задремав на ходу, Саша оступился, свалился в глубокий ров, и боль пронзила все тело: растянулся коленный сустав. Стиснув зубы, пересиливая себя, встал и начал карабкаться из рва. Испарина покрыла лоб, когда удалось, наконец, вылезти из западни. Шатаясь, Покрышкин сделал еще несколько шагов и тяжело рухнул в пыль, Кусая губы, чтоб не закричать от боли, отполз в сторону, лег среди лоз виноградника и... сразу же забылся тяжелым сном: нечеловеческая усталость сморила его.
Проснулся Покрышкин от чьего-то внимательного взгляда. Он схватился за пистолет, попытался вскочить на ноги, но не смог: колено распухло, и нога перестала повиноваться. Над Сашей стоял бедно одетый молдаванин и держал за повод коня.
— Свой, свой! — сказал он успокаивающе.
Покрышкин опустил пистолет,
— Где немцы?
— Слыхать, близко. Разведка проскочила к железной дороге.
— Подвези в сельсовет!
Крестьянин, подумав, вздохнул, кивнул головой и подсадил его. Морщась от боли, Саша уселся на неоседланного коня. Молдаванин, опасливо оглядываясь, повел лошадь под уздцы. Покрышкин держал в руке пистолет, приготовившись подороже продать свою жизнь, если попадется в западню.
Сельсовет был пуст. На полу валялись обрывки бумаг. Крестьяне, не успевшие покинуть село, сокрушенно глядели на изувеченного летчика. Принесли яиц, творогу, хлеба. Пока Саша ел, молдаване о чем-то совещались. Потом высокий старик подошел к Саше и сказал по-русски:
— Останешься? Будем лечить.
Саша мотнул головой.
— Дайте мне повозку.
Молдаване опять посовещались. Саша с тревогой прислушивался к незнакомой речи. Они о чем- то спорили. Старик снова подошел к Покрышкину:
— Как хочешь. Твое слово — закон. Но имей в виду: рискуешь головой...
К хате подъехала, громыхая, телега. Крестьяне осторожно положили Покрышкина, укрыли его сеном, и старик, усевшись сбоку, хлестнул сытых коней.
— Куда ехать? — спросил он вполголоса, выехав за село.
— Давай к железной дороге! Только проселками.
Уже в сумерках старик остановил телегу у полустанка. Все здесь было мертво. Водокачка лежала в руинах. Скрученные взрывом рельсы спутались причудливыми узлами. Горький запах свежего пепла витал над остовом сгоревшего вокзала. Нигде ни души. С севера доносился грохот орудий. Над Кишиневом все еще стояло зарево.
— Поедем на юг, — сказал Покрышкин, — там должно быть спокойнее...
На дороге старик окликнул прохожего — босой подросток в длинных белых штанах шел, волоча за собой длинный веревочный бич. Перебросившись с ним несколькими фразами, старик сказал Покрышкину:
— Пастух... Угонял совхозное стадо... Говорит, слышал, как на Белградской ветке гудел паровоз.
— А ну, давай туда во весь дух!
Возница хлестнул коней. Покрышкин, высвободившись из-под охапки сена, тревожно всматривался в ночь. Что там, впереди?.. Конечно, в Бессарабии нет сейчас сплошной линии фронта. Немцы движутся вдоль основных магистралей, стремясь быстрее выйти к Днестру. Самые жаркие бои сейчас на северном участке фронта. Конечно, и здесь можно наскочить на немецкие танки. Ну что же, кто не рискует, тот не выигрывает...
Была глубокая ночь, когда из мрака метнулись две фигуры в плащ-палатках, схватили лошадей под уздцы, и кто-то зло и ожесточенно выругался длинным витиеватым ругательством. И сразу у Покрышкина отлегло от сердца: свои! Это был отряд наших частей, прикрывавших подступы к переправе на Тираспольском направлении.
Накормив возницу, пехотинцы отпустили его домой, а Покрышкина отправили в Бендеры. Оттуда он добрался до Тирасполя. Опухоль на ноге немного спала, и Саша снова мог ходить, хотя и прихрамывал. После пережитого самые простые, вчера еще такие привычные вещи казались необыкновенными. Можно было зайти в парикмахерскую и побриться. Можно было просто пройтись по тихой чистой улице, посмотреть на мирных прохожих в штатской одежде, можно было купить конфет, поглядеть на воробьев, скачущих по мостовой.
Хотя война уже была близка к Тирасполю, дыхание ее в городе ощущалось еще слабо. Здесь можно было бы отдохнуть, но Саша торопился в полк. Только как туда добраться? Выручил случай: он встретил на улице знакомого летчика и узнал у него, что в Тирасполе находится командующий авиацией армии.
Явившись к командующему, Покрышкин рассказал свою историю. Настойчивый летчик приглянулся генералу, и он поощрительно сказал ему:
— Ничего, старший лейтенант, на войне всякое бывает. Самое важное, что вы живы и невредимы. А самолет мы для вас добудем. Злее будете драться!
Генерал распорядился немедленно доставить Покрышкина в полк.
В Семеновке Сашу ждала радостная весть: пока он странствовал по Бессарабии, в полк вернулся Пал Палыч Крюков. Оказывается, его звено, вылетевшее в первый день войны на разведку, выполнило задание, но на обратном пути летчиков перехватили гитлеровцы; уходя от преследования, звено рассыпалось, и летчики сели на разных аэродромах. Теперь они собрались, наконец, в Семеновке.
Возвращение Покрышкина еще больше подняло настроение в полку: счет потерь сокращался. Фигичев, Дьяченко, Соколов, Комлев и другие приятели Саши, обступив его тесной гурьбой, требовали все новых и новых подробностей, и он шутливо отбивался от них.
Как хорошо было вновь очутиться в большой и шумной полковой семье, с которой трудные фронтовые будни еще крепче спаяли Покрышкина! И все-таки на душе у него лежал камень: ни на минуту не забывалось виденное в Бессарабии. Разбитый самолет, зарево над Кишиневом, опустевшие деревни, растерявшиеся крестьяне, скорчившиеся от взрыва рельсы, темно-зеленые мундиры немцев, торопливо шагающих по шоссе на восток, — все это было словно чудовищный сон. И мучительно хотелось думать, что вот сейчас проснешься, откроешь глаза, и все эти призраки рассыплются.
Саша почувствовал вдруг, что за эти дни он стал старше, взрослее. Новое ощущение огромной, всепоглощающей ответственности заслонило все другие чувства и переживания.
ЧЕЛОВЕК СТАНОВИТСЯ СОЛДАТОМ
Дни казались бесконечными.
Каждый из них приносил известия, одно горше другого, и было горя так много, что порой казалось — не вместить его сердцу.
