каждый раз трусил и не решался. Она же продолжала идти в быстром, почти деловом темпе, украдкой бросая на него взгляды и улыбаясь своим мыслям. Они прошли мимо наполненного праздничным шумом французского консульства; изнутри в окно стукнула пробка, несомненно, покинув бутылку очень хорошего шампанского.
– Хочу быть француженкой, – вздохнула Оля. – Нужно было учить французский, а не английский.
– Но мы бы тогда не смогли разговаривать, – резонно отметил Оскар.
– Значит, мы бы делали что-то еще, – сказала Оля и положила голову ему на плечо. Оскар решил, что на следующей лестнице обязательно ее поцелует.
В этот момент лестницы закончились. Перед ними из морозной мглы вырос железный мост, чем-то напоминающий нью-йоркские. Оля потянула Оскара налево, уводя его через набережную в город, прочь от волшебной реки.
– Куда мы идем? – спросил Оскар.
– Я живу в Коломне, – объяснила она. – Отсюда коротко.
– Ты живешь?..
– Ты
Откровение, что они и впрямь идут к ней домой, было столь ошеломительно, столь чревато последствиями, что Лунквисту понадобилась пара кварталов, чтобы полностью осознать этот факт. Холод, вернувшийся где-то в районе второго Петра, опять отступил. Оскар даже вспотел. Они пересекли скромный мост над черным каналом; вдали мелькнул букет золотых куполов – первый вид в этом городе, отвечавший представлениям Оскара о России.
– Смотри, – встрепенулась Оля, указывая на смутную глыбу памятника в сквере через дорогу. – Вон там. Ты должен знать, кто это.
Памятник изображал сидящего мужчину, если это был мужчина, с бородой или в жабо – с такого расстояния Оскар не мог разобрать.
– Римский-Корсаков, – объяснила она.
– Боже мой, – сказал Оскар, замедлив шаг и притворяясь, будто вглядывается. – Какая культура.
Сейчас или никогда. Оля тоже остановилась. И, с неожиданным для себя жаром, под невидимым взглядом великого композитора, Оскар сорвал с себя очки и прижал свое лицо, все его промерзшие бугры, к ее лицу. Она ответила немедленно, целуя его губы, нос, щеки, веки; Оскар зашарил в поисках кармана, чтобы положить очки, не нашел и обнял ее как есть. Быстрые руки Ольги скользили по его заснеженным лацканам, по плиссировке жилета.
– Пошли, милый, – произнесла она чужим, заученным голосом. – Пойдем.
– Да, пойдем, – прошептал Оскар. – Пойдем.
–
Оскар и Оля разомкнули объятия. Он прищурился в сторону голоса и увидел черную кляксу на фоне другой черной кляксы. Надел очки. Клякса разделилась на три человеческие фигуры: милиция. Одичавшие петербургские менты.
Все в порядке, попытался успокоить себя Оскар. У них такая работа. Бояться нечего. И вообще, они с Олей всего лишь целовались. Он даже успел порадоваться этому “всего лишь”: поцелуй для Оскара еще никогда не был “всего лишь”. Он был всем, что могло быть.
– Что вы делать? – спросил тот же голос, гораздо громче и на отвратительном английском. – Порно, да? Делать порно?
Хозяин голоса вышел на коврик зеленоватого света, проложенный по асфальту вывеской близлежащей аптеки. Милиционеру было лет тридцать пять. Его увесистые усы раскинулись параллельно козырьку фуражки и почти на ту же длину. Оскару пришло в голову, что это как раз он походил на полицейского из старого порнофильма. Но указывать на эту забавную деталь здесь и сейчас, наверно, все-таки не стоило.
Вслед за ним в освещенный квадрат один за другим вышли остальные два милиционера. Один был немолод, с исклеванными оспой щеками. Второй оказался не старше Оскара, явный новичок, но на его лице уже обосновалось не знающее возраста хищное выражение.
– Порно, да? – снова спросил усатый, сжав локоть Оскара в том же месте, где секунд двадцать назад еще трепетали Олины пальцы. Он, по всей видимости, отвечал в этой троице за общение с иностранцами – или за общение как таковое. – Чика-чика?
– Скажи что-нибудь по-русски, – шепнул Оскар отступившей на шаг Оле.
– Ты с ума ушел? – прошипела Оля. – Если они примут в нас американцев, могут пустить. Дай им денег.
– Что значит дай им… У меня нет денег.
– Как нет? Совсем нет?
– На мне фрак! Там нет места для…
– Но мани? – встрял усатый милиционер. – Я слышу, нет денег?
– Нет-нет, – заверил его Оскар. – Это все недоразумение. Денег нет. И порно нет. Я американский гражданин.
– О’кей, – миролюбиво ответил милиционер, не отпуская, впрочем, Оскарова локтя. – Теперь писать бумагу.
Оля вздохнула и протараторила что-то по-русски.
– Оля, – тихо позвал Лунквист. – Оля?
– Я вернусь! – прокричала она, не оборачиваясь и не замедляя шага. – Не волновуйся!
– Теперь идти, – потянул Оскара за локоть усач.
До отделения было несколько кварталов. Как и все остальное в этом городе, оно располагалось в до нелепости красивом здании – старинной пожарной башне с колокольней. Четверка – порнокоп с Лунквистом, за ними милиционер помоложе, за ним милиционер постарше – промаршировала через подворотню в Г-образный внутренний двор, по лабиринту беспорядочно запаркованных милицейских джипов и, наконец, сквозь клепаную дверь на истошно вскрикнувших петлях, которую милиционеры нашли в темноте на ощупь.
– После вас, – язвительно произнес усатый по-английски. В кино выучил, наверное.
Оскар почти ожидал увидеть средневековый застенок, а обнаружил залитый светом офис. Стены были обшиты волнистыми панелями псевдодерева; в центре стояли сдвинутые лицом к лицу два письменных стола с внушительной кипой бумаг поперек границы. Вокруг бумаг красовался довольно уютный натюрморт – пепельница, колода карт, газета с наполовину заполненным и наполовину исчерканным каракулями кроссвордом, пара телефонов и электрический чайник. Оскар даже приметил вялые попытки украсить отделение к Новому году, кульминацией которых служила елочка из серебряной мишуры в ближнем правом углу. Через всю комнату низко провисала незажженная гирлянда с лампочками в виде сосулек, в одном углу заткнутая за покосившийся портрет Ельцина, а в другом обвившаяся вокруг рамы плаката с Арнольдом Шварценеггером в фильме “Красная жара”.
Младший милиционер перехватил Оскара за локоть и отвел его к клетке в дальнем углу комнаты. Для клетки она выглядела довольно безобидно, напоминая скорее большую кладовку. Между прутьями зияли столь щедрые зазоры, что Оскар – ну, не Оскар, но человек габаритов, скажем, Яши – мог, казалось, запросто выйти наружу. На зеленой задней стене даже имелся календарь – за 1988 год, с котиками.
Впрочем, молодой милиционер не собирался бросать Лунквиста за решетку. Вместо этого он вытащил из ящика стола пару наручников, пропустил руки задержанного через прутья и приторочил его таким манером к клетке снаружи. Усатый милиционер очистил дальний угол двойного стола от мусора, взгромоздился на него спиной к Лунквисту и закурил. Милиционер постарше тем временем уселся за стол с ближней стороны и принялся прилежно заполнять какой-то документ. Перед ним стоял еще один, настольный, календарь, на который он периодически, не переставая писать, посматривал. Этот устарел ровно час назад. “Декабрь-1999” изображал медсестру, возвращающую к жизни двух безголовых, но очень
