«Сколько же пройдет времени, пока я смирюсь со своей долей?» — спрашивала она себя.
Впрочем, у нее не было сомнений, что мысль о лорде Шелдоне будет всегда вызывать в ней острую, как от удара кинжалом, боль в сердце и мучительную тоску в душе.
— Я люблю его! — шептала она. — Люблю!
И тут же задумывалась, не настанет ли когда-нибудь день, когда она равнодушно произнесет эти слова? Когда поблекнут и канут в прошлое все воспоминания об их кратких встречах?
Молчание и одиночество вызывали у Азалии смертельную тоску, и все-таки помимо них ее терзали самые скверные предчувствия. Она подозревала, что ее беды только начинаются и, когда подойдет к концу эта неделя, жить ей станет еще трудней.
Вскоре начнутся наставления в католической вере, сомневаться тут не приходилось. Постепенно они сломят ее волю и способность критически мыслить, она начнет безропотно принимать все, что бы ей ни говорили, и превратится в послушную куклу…
В десять часов утра пришла монахиня со щеткой и ведром, Азалия апатично навела порядок в келье, а после ухода монахини уныло пережидала полчаса до начала прогулки.
Ей хотелось вновь оказаться на свежем воздухе и хоть немного постоять под жарким солнцем.
За монастырскими стенами плескалось синее море, высились зеленые горы, но девушка с отчаянием сознавала, что она их, скорее всего, никогда не увидит.
Из всего огромного мира, всегда казавшегося ей таким прекрасным, осталось только небо — то голубое и ласковое, то угрюмое и затянутое тучами, а в это утро сияющее золотом солнечных лучей и предвещающее жаркий день.
Выйдя на прогулку, она подняла голову в надежде увидеть какую-нибудь пролетающую птицу, но небо было пустым, и ей пришла в голову невеселая мысль, что и птиц ее тоже лишили в наказание за непокорность.
Она вспомнила желто-зеленых резвых птичек — южнокитайских белоглазок, — которых владельцы лавок держат в клетках, чтобы те веселили покупателей, вспомнила и полет лазоревых сорок, вспорхнувших в саду господина Чана, когда она и лорд Шелдон вышли на веранду.
«Я думала, что они принесут мне счастье!» — горько вздохнула Азалия.
И вдруг увидела на зеленой траве у стены ярко-синее пятнышко.
Удивившись, она направилась туда, решив, что во двор упала мертвая лазоревая сорока.
Она наклонилась и увидела, что рядом с цветущим кустом лежит маленькая связка синих перьев.
И тут чей-то голос прошептал:
— Хён Фа! Хён Фа!
Она вздрогнула, решив, что ей это почудилось. Позвать ее никто не мог. А потом заметила за кустом у стены манившую ее руку.
На миг она застыла. Казалось, рука выросла из темноты почти у самой земли.
И снова голос, скорее даже шепот, позвал ее:
— Иди, Хён Фа! Иди быстло!
Не раздумывая больше, Азалия залезла под куст. Рука манила ее из дыры в земле, находившейся прямо под стеной.
Она наклонилась, рука начала удаляться.
— Иди! Иди! — настойчиво повторял голос.
Азалия поползла куда-то в темноте, пахнувшей свежевырытой землей.
Лаз сделался немного шире, и Азалия поняла, что это, скорее всего, подземный ход, прорытый под монастырской стеной.
И вот уже ее сердце учащенно билось от радостного возбуждения, и хотя она ничего не могла разглядеть, но отчетливо слышала, как впереди кто-то тоже ползет.
Должно быть, она заколебалась и остановилась; тут же рука опять дотронулась до нее, и вновь раздался шепот:
— Иди быстло! Иди!
Она спешила изо всех сил. Ей мешали складки неуклюжей одежды и тяжелые башмаки.
Протянув руку, она ощупала стену лаза. Стена была укреплена деревянными подпорками. Азалия пригнула голову пониже.
— Тепель — дленажная тлуба, — послышался шепот, и девушка поняла, что лаз кончился, она оказалась в круглой и довольно тесной трубе.
Места тут было только-только, чтобы пролезть, да и то ее плечи касались стенок трубы. Будь она чуть крупней, как средняя англичанка, то уже не смогла бы проползти тут вслед за миниатюрным китайцем.
Темнота была непроницаемой, и проводник то и дело дотрагивался до рук Азалии, словно подбадривая ее и сообщая, что он рядом. Она догадалась, что он ползет вперед ногами. И она, подбадривая себя, следовала за ним.
Девушке было жутковато, даже страшно лезть по такой узкой трубе, но задача облегчалась тем, что они все время двигались вниз, под гору.
Впрочем, временами ей приходилось буквально протискиваться вперед из-за стеснявших движение юбок, но она все равно не останавливалась, а труба уходила вниз все круче и круче.
Ей уже стало казаться, что прошла целая вечность, а труба все не кончалась. Воздуха не хватало. Она начала задыхаться. В сердце закрадывалась паника.
Вдруг она задохнется? Вдруг застрянет в трубе и не сможет выбраться?
Назад она лезть не может! Это исключено! Трубе же, казалось, нет конца.
Сопровождавший ее китаец молчал. Азалия догадалась, что их голоса могли вызвать эхо — как тихо ни говори, звук здесь многократно усиливается.
В трубе стоял запах дождевой воды и гниющих листьев, и девушке внезапно сделалось невыносимо жарко.
«Мне нечем дышать!» — хотелось ей крикнуть своему проводнику.
Но она постаралась убедить себя, что в дренажных трубах все же достаточно воздуха, только нужно правильно дышать — медленно и глубоко.
Сделав дважды глубокий вдох и выдох, она с новыми силами поползла дальше.
И вдруг в ноздри ей ударил запах моря — чудесный соленый запах водорослей! Дышать сразу стало намного легче.
Почти одновременно она поняла, что за темной головой ползущего впереди нее мужчины замерцал свет.
Наконец-то труба заканчивается, и скоро она увидит солнце! Ей захотелось плакать, но она строго сказала себе, что не время проявлять слабость.
Свободной она еще не стала. Ее отсутствие, скорее всего, уже обнаружили. Рано или поздно найдут и подкоп, и тогда монахини или их подручные будут ждать ее у выхода на поверхность.
Ее проводник тоже почувствовал необходимость поторапливаться, он гибким ужом стремительно скользил вперед, и Азалия изо всех сил старалась не отставать.
Внезапно ее ослепил солнечный свет, и она увидела мерцание и блеск моря.
Девушка выглянула из дренажной трубы. Отверстие находилось в каменной стене чуть выше морской поверхности.
Внизу в сампане стоял китаец, вероятно, тот самый ее проводник.
Он взял Азалию за руки и потянул на себя, а другой китаец обхватил ее за талию, и они вытащили ее из трубы прямо в лодку.
На носу сампана находился и третий, державшийся за укрепленное весло, при помощи которого он управлял суденышком. Когда Азалия уселась, они тронулись в путь.
Один из китайцев надел ей на голову широкополую шляпу, какие носят кули; другой накинул на плечи кусок линялой голубой хлопчатобумажной ткани.
Азалия поняла, что так нужно, ведь осторожность не помешает. Их могут заметить с берега. Оглянувшись назад, она увидела монастырь — угрюмый, серый, пугающий; он стоял прямо над ними высоко на холме. И можно было разглядеть фигуры монашек.
Сампан некоторое время плыл мимо других таких же, подобных ему, рыбацких лодок, скопившихся у
