Коронка в пиках до валета

Появление путников вызвало переполох. Караульные, не разобрав в чем дело, стали было палить из ружей. Волонтеры тоже сделали залп. С трудом успокоились, и путники под сильным конвоем были введены за ограду фермы. Шериф сам допрашивал их, стараясь в незнакомых чертах их лиц отыскать знакомые ему черты беглых каторжников. За оградой фермы наши путешественники встретились с графом Потатуевым и бароном Фрейшютц. Встреча во всех отношениях была неприятная для обеих групп. Шериф допрашивал Илью и Вадима, как они могли очутиться в лагере инсургентов? Не принимали ли они участия в происшедшей битве? Граф и барон, скрепя сердце, поручились за товарищей – дали свое 'честное слово', графское и баронское.

Чибисова надо было спешно везти в Мельбурн, – оставаться на ферме не имело смысла, да и удовольствия было мало. Хозяин фермы, скватер Симсон, грузный мужчина с красным широким лицом и воловьей шеей, пользуясь присутствием на ферме военных сил, производил расправы с черными рабами. Он драл их в амбаре и время от времени, выходил на двор 'передохнуть', 'взять воздух': он страдал одышкой. Глаза у него от возбуждения были красны, в руках у него был окровавленный бич, сплетенный из толстых ремней. Передохнув, он опять отправлялся в амбар, и оттуда опять неслись вопли и стенания его жертв.

На нервы волонтеров эти крики не оказывали никакого впечатления, напротив, как будто даже поднимали их настроение. По крайней мере некоторые пытались даже острить.

Шериф делал вид, что он ничего не видит и ничего не слышит.

С трудом упросили Симсона продать какую-нибудь таратайку с лошадью. Посадили в нее Чибисова. Вадим сел с ним рядом, Илья – верхом на лошадь. После долгих колебаний с ними отправились и граф, и барон.

Ехали молча… Илье и Вадиму противно было разговаривать с 'карателями', а граф и барон серьезно заподозрили Илью и особенно, по-видимому, Вадима в том, что они были заодно с 'мятежной сволочью'.

Хотя они и спасли Чибисова, но все же на всю жизнь в глазах их 'сиятельств', будущих сановников и адмиралов, были скомпрометированы.

Ночевали в какой-то пустой заброшенной ферме и до восхода солнца опять тронулись в путь. Наконец добрались до Мельбурна.

Там уже не было ликования. Весть о первом поражении долетела до города. Свезли Чибисова на 'Диану'. Граф доложил командиру, что князь свалился с лошади на охоте, догоняя кенгуру. Этому рассказу графа командир явно не поверил. Да и доктор Арфаксадский покрутил головой, когда увидел ногу Чибисова и услышал рассказ о падении с лошади.

– Какое тут падение с лошади? – сказал он. – Ему топором голень перетяпали! Что с ногой будет, не знаю. Пожалуй, отнять придется. Мазурку уже танцевать не будете, ваше сиятельство. Ау!…

По совету Арфаксадского поместили Чибисова в городскую больницу, вверив судьбу его ноги лучшим врачам города.

Между тем ремонт 'Дианы' шел убийственно медленно. Словно какие-то посторонние враждебные силы мешали. Была даже попытка поджечь фрегат. Кто поджигал – свои или чужие, – так и не выяснилось.

Командир рвал и метал и опять принялся за наказания. Старший офицер Степан Степаныч в бессильной злобе бегал с одного конца палубы в другой, поминутно твердя свое 'бамбуковое положение', 'бамбук – дело'.

Спиридоний слонялся на палубе, стараясь не попадаться на глаза разъяренному начальству.

Матросы бродили по палубе хмурые и зло переругивались друг с другом. Партиями съезжали на берег и возвращались зверски пьяные. Боцмана Гогулю напоили на берегу и избили – 'проучили' так, что пришлось его положить в лазарет.

Придя в себя, он, однако, не выдал никого:

- С американцами подрался, ваше высокоблагородие, – рапортовал он старшему офицеру. – Боксом, ваше высокоблагородие били. Они, известно, сукины дети, все в нос да в глазы лупят!

Боцман прекрасно понял, что его 'проучили' свои, что над ним, верным и усердным исполнителем приказаний командира, был учинен матросами своеобразный суд Линча.

Вокруг Австралии