Коронка в пиках до валета

экспедицию отправился с мешком). 'В Рижский музей их подарю', – оправдывал он сам перед собой свое странное хищничество. Захватил в хижине еще какую-то циновку, пачку копий и стрел, какой-то молоток, и с этой богатой добычей (для музея) отвалил от берега, гордый победой.

По реке спускались вельботы с бочками. От берега шли шлюпки с десантом.

Между тем на самой 'Диане' оказалось неблагополучно. В то время как общее внимание было направлено на то, что происходило на берегу и все стояли у левого борта, вдруг 'Диану' стало сносить к берегу сперва тихо, потом все быстрее. Первым заметил это старый штурман.

– Сносит! – заорал он. – Якоря сдали!

Занесли запасный якорь и выяснилось, что якорный канат кем-то был перерезан. В подзорную трубу увидели черневшую вдали лодку, которая изо всех сил утекала по направлению к той подозрительной яхте, которая от самого Мельбурна так упорно преследовала 'Диану'.

По приказу командира шлюпку обстреляли и даже сделали три выстрела по яхте. Когда дым от выстрелов рассеялся, ни шлюпки, ни яхты уже не было видно.

Среди команды Ильи и десанта оказались и убитые и раненые. Убитых было трое и двадцать шесть человек раненых. У самого Ильи стрелой была прострелена мякоть левой руки выше локтя.

Убитых похоронили по морскому обычаю в море, зашив их в белые парусиновые мешки, к ногам привязав ядра… Жутко было смотреть, как, стоя, опускались в прозрачной голубой воде белые фигуры и как оживленно шныряли между ними отвратительные акулы.

- Эх, ребят зря сгубили да перекалечили сколько! – ворчал старый штурман вслух, не обращаясь ни к кому в частности. – А все от того, что старших не слушают!

…Шли осторожно, напряженно смотрели вперед, беспокойно шарили подзорными трубами по сторонам.

Мимо 'Дианы' тихо проплывали сказочно-красивые, голубые, синие, сине-зеленые пятна островов.

– У-у, проклятые! – грозил им кулаком старый штурман. По-прежнему попадались навстречу подозрительные яхты-шхуны, а иногда пироги, нагруженные туземцами. Две такие пироги близко подошли к фрегату и некоторое время сопровождали его…

Барон пустил в них из охотничьего ружья два заряда крупной утиной дроби, и пироги, испустив рев ярости, отстали от фрегата.

Жара по-прежнему стояла убийственная. Страшно было сделать глубокий вдох, – словно горячий влажный пар врывался в легкие, обжигал их, проникал во все поры тела и выходил наружу потоками пота…

Гонконг

А вот и Гонконг! Взяли лоцмана. Влез мрачный и суровый метис, полукитаец-полуевропеец. С обычными предосторожностями вошли в гавань. Прошли мимо красивого корвета. Весь черный, с узкой белой каймой по всему борту, он стоял на якорях почти в открытом море, далеко от входа в гавань. Изящные линии его корпуса, легкость и стройность оснастки привлекли общее внимание не только офицеров 'Дианы', но и матросов.

- Чертовски красив! – воскликнул экспансивный Степан Степаныч. – Ходок, должно быть, великолепный!

– Красив, – задумчиво сказал командир, не отводя своей трубы от корвета. – Трудно определить только, военный он, или коммерческий. Флага нет. Палуба пуста. Даже нет караульных. А пушки, по-видимому, есть, хотя почему-то замаскированы.

Между офицерами возник спор. Одни доказывали, что это военное судно, другие стояли на том, что это судно коммерческое, но предназначенное очевидно для каких-то специальных целей, потому вооруженное и быстроходное.

– Контрабандист, наверно, – сказал кто-то.

- Может торгует невольниками? – высказал догадку Ишумов.