Два гонца в Санкт-Петербург
Командир не возражал, и два рапорта были немедленно изготовлены, – один был вручен Чибисову, а другой, скрытый в конверте, на котором был написан адрес матери Ильи, был вручен Спиридонию, как простое, но очень важное письмо от Ильи к его матери. Илья потребовал, чтобы письмо это было зашито в ряску.
- В портки зашью!… В портки!… Лучше будет, вернее! – лопотал Спиридоний, теряя голову от счастья, что он уезжает из этих проклятых стран и не будет сидеть на острове 'Каталашке' с 'коровами' и 'единым козлом'. Илья дал ему понять, что его отсылают в Россию по просьбе его, Ильи, и за эту услугу он просил об одном: непременно доставить письмо его матери. Спиридоний был растроган, благодарил Илью, лез целовать его руки, клялся и божился, что письмо дойдет по назначению. Перед своим отходом Илья навестил старшего офицера, простился с ним. Застал его в сознании:
- Прощайте, голубчик, – еле шевелил губами Степан Степаныч, – прощайте! Лихом не поминайте! А я вот умираю совсем… бамбуковое положение! Не выживу, батенька! Здорово саданули, черти… навылет! Ну… прощайте! 'Алеут' и 'Камчадал' отправились обратно на запад, а 'Диана' – на север, торопясь добраться до Нортонова залива, под защиту пушек редута.
С трудом отыскал Илья место ночного боя, – помог ему полусгоревший остов шхуны, приткнувшийся к камням какого-то пустынного острова. На берегу видна была толпа людей. Махали 'Алеуту' и 'Камчадалу'… Звали… Илья забрал к себе Елену, Вадима и Федосеева, – остальные были взяты 'Камчадалом', и обе шхуны расстались: 'Алеут' пошел к Охотску, 'Камчадал' – в погоню за 'Дианой'. В Охотске сразу начались приключения. Илья спешно занялся закупкой всего необходимого для двух 'гонцов', нанял лошадей, все приготовил к их путешествию. И вот вечером, накануне отъезда, прибежал встрепанный Спиридоний, без ряски, в одном подряснике.
- Откуда, отче? – спросил Илья. – Друга навещал… послушника Агапита! Да на владыку напоролся. Впаде владыка в гнев безумный. Вишь, бежал!
Хуже произошла история с Чибисовым. Он с утра забрался к казначейской Машке. Ей он проболтался о том, куда едет и почему. От него узнала Машка и о морском бое. Желая узнать все подробности, она угостила Чибисова настойкой 'дамским блезиром', и князь совсем скис. Тогда она вытащила у него из кармана конверт, предназначенный морскому министру, 'в его собственные руки', и, мучимая любопытством, вскрыла секретное донесение. То, что она прочла, ее потрясло, и она немедленно послала за своим казначеем. Тот прибежал, увидел Чибисова лежащим поперек двухспальной кровати в самом растерзанном виде, взялся, было, за машкины косы, но она встала в трагическую позу и протянула ему секретное донесение командира 'Дианы'. – Что это? – крикнул казначей.
- Донесение министру, – величественно изрекла Машка. – Да как же ты смела? – рыкнул казначей.
- Да ты прочти, прочти, на! – крикнула Машка. Казначей прочел… и обомлел! Такое было написано про начальника колоний и вообще про дела Восточной Сибири, что у него и руки опустилась.
- Да, здорово! – промычал он. – Вот так расписал! В конверт с надписью: 'Морскому Министру в собственные руки' вложили лист белой бумаги, а настоящее донесение спешно отправили к начальнику колоний, 'на его благоусмотрение'.
Еще Чибисов не успел прийти в себя, не очухался и валялся одурелый на казначейской кровати, а уж весь чиновный Охотск знал о донесении командира и о морской драме, разыгравшейся в Беринговом море. – Здорово! Тридцать пять убитых, сто двадцать пять раненых! Влип! – злорадствовал городничий.
- Влетело сукину сыну! – ухмылялся пристав.
