намекнули командиру звена, что пора бы нам вылетать самостоятельно.
Герасимов ничего не ответил. Подождав, пока сядет наш самолет, он сам занял место инструктора. Полет с командиром достался Кириллову. Мы, не отрывая взгляда, наблюдали за товарищем и радовались его успехам.
Сделав три полета по кругу, Кириллов сел и зарулил машину на старт.
— Что, жарко? — спросил Герасимов у вспотевшего курсанта.
— За всех старался, товарищ командир, — вылезая из кабины, ответил Кириллов. — Разрешите получить замечания.
— Летали вы хорошо, даже отлично, однако самостоятельно полетите только тогда, когда будете выходить из кабины сухим.
Высказав свой «приговор», командир звена отошел к другой группе. Мы помалкивали и старались не смотреть на инструктора, перед которым чувствовали себя виноватыми.
Киселев не стал сыпать соль на наши раны, полагая, что мы сами все поняли. Он дал распоряжение очередному курсанту занять место в кабине, но тут последовал приказ руководителя посадить все самолеты: кто-то из другого учебного подразделения должен был выполнять первый самостоятельный полет.
Кто же этот счастливчик?
На исполнительном старте стоял с работающим мотором самолет первого звена. В задней кабине сидел курсант Царик. Инструктор давал ему последние указания. Несколько человек под руководством техника укладывали мешок с песком. Остальные, собравшись в «квадрате», внимательно следили за приготовлениями.
Наконец инструктор спрыгнул на землю и, взяв у стартера флажок, дал разрешение на взлет. Царик в ответ кивнул головой и увеличил обороты двигателя.
Самолет, словно приседая, ускорял разбег, затем плавно оторвался от зеленого поля и стал набирать высоту. Вот курсант отдал ручку управления и начал первый разворот. Но что это? Машина перевернулась почти на спину и, как подстреленная птица, упала на землю. От неожиданности мы оцепенели и не сразу бросились к ней.
— Курсанты остаются на месте! — послышалась властная команда Казанского. Сам он, комиссар и дежурный врач вскочили в «санитарку» и умчались к месту аварии.
Хотелось надеяться, что длинный Царик сейчас вылезет из-под обломков самолета, снимет парашют и, неуклюже выбрасывая ноги, зашагает к старту. Санитарная машина, постояв несколько минут возле упавшего самолета, осторожно выехала на проселочную дорогу и направилась в город.
— Хотя бы жив остался, — сказал кто-то.
— Видите, как тихо идет машина, значит, жив, — ответил старшина первого звена Маресьев. Он стоял неподвижный, нахмурив густые брови, и, наверное, как все, ломал голову: почему произошла авария? Ведь самолет освоен по-настоящему, перестал быть загадкой и для летчиков, и для курсантов.
Вернулся командир эскадрильи и приказал построить весь летный и курсантский состав.
— Царик жив, — объявил он. — Авария объясняется разгильдяйством его товарищей. В первую кабину вместо двух мешков с песком положили только один. Успокоились. Забыли прошлые уроки.
Он на минуту задумался, словно к чему-то, прислушиваясь. Потом оглядел строй и приказал: — По самолетам — разойтись. Начать полеты!
Вечером здесь же, на аэродроме, состоялись звеньевые комсомольские собрания. На нашем выступали командир звена, инструкторы и курсанты. Разговор шел серьезный. Говорили о том, что в авиации мелочей нет, во всем нужен контроль. Старшие товарищи, однако, предостерегали нас от недоверия. Нельзя сомневаться в товарище, с которым вместе живешь и летаешь.
Командир звена в своем выступлении подчеркнул, что у нас есть все основания для того, чтобы летать уверенно. С тех пор как наш соотечественник Можайский впервые поднялся в воздух, авиация шагнула далеко вперед. Разработаны теория полета, приемы пилотажа. Когда-то разворот самолета при изменении курса выполнялся лишь с помощью руля поворота и нередко создавалось штопорное положение. Погибло немало летчиков, прежде чем Петр Николаевич Нестеров разработал и сам выполнил глубокие виражи. Верно говорят, что наставление по летному делу написано кровью летчиков. Но эта кровь пролита не зря — сегодня люди умеют летать.
— Мы — наследники всего, что сделано до нас другими авиаторами, — сказал в заключение командир звена. — Будем продолжать и умножать славные традиции отечественной авиации!
Собрание заставило нас о многом задуматься. В то же время окрепла уверенность в своих силах, возросло желание летать только на «отлично». Мы гордились своей опасной, но увлекательной профессией.
Рядом с войной
Японцы перешли границу Монгольской Народной Республики. Боевые действия развернулись на реке Халхин-Гол. А до нее от нашего аэродрома — всего один перелет истребителя. У нас разместилась боевая авиация. Учебные полеты временно прекратились.
Тяжелые четырехмоторные бомбардировщики то и дело с ревом поднимались в воздух, медленно набирали высоту и плотным строем уходили на восток. Обрушив удары по японским позициям, они на обратном пути садились на прифронтовые площадки, забирали раненых и возвращались в Читу.
Вся тяжесть погрузки и разгрузки огромных машин легла на наши плечи. С утра до вечера мы носили ящики с медикаментами, катали бомбы, помогали переносить раненых, жадно расспрашивали участников военных действий, в каждом из которых нам хотелось видеть героя.
Наши инструкторы с рассвета и дотемна несли боевое дежурство на истребителях, готовые к взлету в случае появления японских бомбардировщиков.
Однажды на транспортных самолетах прилетела с запада группа летчиков-истребителей. Официально о них ничего не говорилось, однако до нас доходили слухи, что прибыли опытнейшие асы, которые сражались в Испании. В достоверности этих разговоров мы убедились, когда нас допустили помогать техникам в сборке боевых машин для новых летчиков.
Нестерпимо палило забайкальское солнце. Но мы, не обращая внимания на жару, работали без устали. К назначенному сроку все самолеты были готовы. Асы пришли их облетывать.
Это были не обычные полеты. Они оставили в памяти неизгладимый след. Опробуя свои машины, летчики выполняли каскады таких фигур, которые нам раньше не приходилось даже видеть.
Вот взлетает новенький истребитель. Отделившись от земли, он на высоте не более десяти метров выполняет бочку и сразу же переходит в крутой боевой разворот. Петли, иммельманы, глубокие виражи — и все в непосредственной близости от земли. Мы стояли, как завороженные, наблюдая за безукоризненным пилотажем.
Командир нашей эскадрильи нередко разговаривал с боевыми летчиками. Мы попросили его организовать встречу с одним из асов. Казанский пообещал и в тот же день выполнил нашу просьбу.
Вечером, когда мы находились уже в казарме, к нам пришел комиссар с незнакомым летчиком. Все в нем вызывало восхищение — быстрые, порой неожиданные движения, прямой взгляд и спокойный твердый голос. Фамилию его нам не назвали, воинское звание мы тоже определить не могли, так как ни петлиц, ни знаков различия на гимнастерке не было.
Наш гость непринужденно сел за стол и начал с того, что дал самолету И-16, на котором нам предстояло летать, блестящую характеристику. Он сказал, что эта машина по своим качествам превосходит любой истребитель мира, что на ней он дрался под Мадридом и в боях с фашистскими «мессершмиттами» всегда выходил победителем. Однажды в единоборстве с пятеркой фашистских самолетов он трех сбил, а остальных обратил в бегство.
Летчик предупредил, что в воздушном бою нужно очень хорошо ориентироваться, постоянно видеть своих и противника, что стрелять надо уметь с разных дистанций и из любого положения. Никогда не следует забывать о товарищах, вовремя приходить им на помощь.
