Мать прижалась ко мне, заливаясь слезами, а когда опомнилась, поцеловала Тамару и заговорила с ней так, будто они были давно знакомы. У крыльца она остановила нас властным движением руки и приказала подождать. Мы молча стояли в ожидании следующей «команды».
Через три минуты на пороге дома появилась мать, держа на вытянутых руках икону. Выполнив все церемонии, которые полагались по старому обычаю, она ввела нас в дом. В доме было чисто, опрятно, но отсутствие хозяина чувствовалось сразу. Отец умер полтора года назад. Не дожил старый солдат до встречи с сыном.
Вечером собрались родные и знакомые. Посидели за скромным столом — с продуктами было тогда трудно, их получали по карточкам.
На следующий день мы уехали, нужно было в срок прибыть в академию.
— Как же так, а я думала, приедешь с женой и будешь жить дома, война-то ведь кончилась, — говорила мать перед отходом поезда.
— Я, мама, кадровый военный, летчик-истребитель, буду летать, сколько хватит сил.
— А как же дом?
— Что же дом? Вот поступлю в академию, устроюсь — и приезжай к нам.
— А я-то думала, немцев победили, американцы — союзники, значит, войны не будет и армию распустят.
— Если бы это было возможно, — вздохнув, ответила за меня Тамара.
Через несколько минут наш поезд отошел от перрона. Маленькая седая мать стояла на платформе и плакала, не утирая слез.
В академии
В академии прежде всего попытались определить наши знания по общеобразовательным предметам. Набор слушателей был не обычным — все Герои Советского Союза, прошедшие войну, по сути дела, творцы авиационной тактики. А вот по школьным дисциплинам знаний у нас оказалось не густо. Свободно оперируя сложными формулами воздушной стрельбы, мы, однако, с трудом решали простейшие задачи по геометрии.
Не обошлось и без курьезов. К испытаниям по тактике ВВС никто не готовился, каждый был уверен в себе. Тем более что экзаменатор не имел боевого опыта. Увы, почти все мы получили тройки по тому предмету, который был для нас главным в течение четырех лет войны. По самым обычным вопросам представления экзаменатора полностью расходились с нашими.
— Как вы только воевали? — спросил он, выслушав мои ответы. — Вы же совершенно не знаете тактики.
— Я не знаю вашей, давно устаревшей тактики, — ответил я, сдерживая раздражение. — Мы разговариваем на разных языках.
— В таком случае я вам ставлю три с минусом, — спокойно ответил преподаватель.
Ребята издевались над такого рода испытаниями, смеялись, вспоминая несуразные и противоречивые вопросы. Правда, вскоре часть старых преподавателей, особенно по тактике, была заменена, а на их место пришли новые, имеющие боевой опыт.
Постепенно, не без трудностей, налаживалась наша жизнь в Москве. Тамара здесь же, в академии, поступила на работу, и это разрешило один из сложнейших вопросов семейного бытия.
Ко многому надо было привыкать, к тому, например, что всюду требовалось предъявлять кучу справок, ничего не делалось просто, многое, что полагалось, приходилось «выбивать» со скандалом. Однажды я пошел в продовольственный склад получить по аттестату табак.
— Без подписи начпрода выдавать не буду, — ответил кладовщик.
— Что ж, если нужно, можно сходить и подписать.
Иду к начпроду. За огромным письменным столом сидит, развалившись, ожиревший старший лейтенант, как видно, и не нюхавший пороху. Говорю ему:
— Прошу вас выписать по аттестату табак.
— Табак по фронтовым аттестатам выдавать не буду, можете идти, — отвечает он, не меняя позы.
— Встать, когда разговариваешь со старшим! — заорал я, теряя самообладание.
— Выйдите вон, — указал мне на дверь этот наглец. — Распустились там, на фронте…
— Это кто, мы на фронте распустились? А ну, девушки, выйдите из кабинета, я ему сейчас объясню, что мы делали на фронте.
Перепуганный начпрод отступил в угол. А я готов был взять его за горло. И взял бы, наверное, если бы не подоспели товарищи.
— Брось, за такого подлеца ответ будешь держать, — сказал мне один из слушателей. — Не стоит он того.
Такие, как этот начпрод, сидели еще кое-где, окопавшись во время войны. Постепенно их выкуривали из армии; старший лейтенант, с которым мне пришлось столкнуться, тоже долго не усидел на своем месте — сняли.
Занятия в академии начались с того, что мы сели за учебники средней школы. Ох и трудно же они нам давались. Тянуло на аэродром, к самолетам. Но мы, стиснув зубы, корпели над русским языком, математикой, физикой. Иногда приходила в голову предательская мыслишка: а не бросить ли все это дело и не вернуться ли в полк? Удерживало самолюбие.
Месяца через два мы с Тамарой перебрались из Москвы в соседнюю с академией деревню. Стало полегче. Куда приятнее пройти утром семь километров по свежему воздуху, нежели тащиться полтора часа в электричке. Потом нам дали комнатку в академическом городке. Пришлось обзаводиться хозяйством, устраиваться на четыре года оседлой жизни.
Однажды, вернувшись с занятий, я увидел в нашей комнате массу народа: в гости заехали однополчане. Здесь был и Медведев, вернувшийся с Дальнего Востока после разгрома японской армии, и Кузьмин с Орловским из Австрии.
— Вот молодцы! — обрадовался я. — Ну рассказывайте, у кого какие новости.
Сначала заговорили все сразу. Но вскоре разговор упорядочился.
— С Японией война была намного легче, нежели с немцами, — рассуждал Медведев. — Самураи с первых дней отступали по всем направлениям. Некоторые аэродромы захватывали сами истребители. Самураи сдавались в плен целыми дивизиями и, представьте, не было ни одного харакири. Трудности тоже встречались, особенно при штурме укрепрайонов, там разгорались сильные бои.
— Куда же ты теперь? — спрашиваю его.
— Назначили испытателем, вместе с Шаруевым едем.
— А мы всей эскадрильей в Ашхабад, — сообщил Орловский. — Парепко с Петровым где-то под Ростовом, а Шапшал демобилизовался, поехал в Киев кончать институт, через год будет инженером.
— А куда направили Федора Андреевича? — спросила Тамара.
Кузьмин словно испугался этого вопроса. Он виновато посмотрел в мою сторону и со вздохом сказал:
— Нет Федора Андреевича, разбился… Под Штокерау.
— Боже мой! — подняв руки, словно защищаясь от чего-то, вскрикнула Тамара. — Всю войну провоевать и погибнуть после войны.
Она всегда тяжело переживала, если с кем-либо из летчиков случалась неприятность, а теперь вот узнала о гибели замечательного человека. Не в силах сдержать слез, Тамара отвернулась. В комнате воцарилось молчание.
— Зачем сказал ей? — укоризненно шептал, глядя на Кузьмина, Орловский.
— Вы меня, Тамара Богдановна, извините, не хотел я, но вы сами спросили.
— Ладно, Кузя, ты здесь ни при чем… Такие ребята погибли, а вот эти ходят себе, маршируют, — и
