возможно — из автоматов, пистолетов, дробовиков. Слышались характерные 'хлестки' Калашникова. Антон развернулся к своим, но пуля оказалась быстрее, он запутался в своих ногах и рухнул, утопая в высокой траве.
— Кажись, готов полковник, — заключил Дима, разглядывая поле боя через оптику SSG 3000.
— Чего? Какой полковник? — не понял я.
— Полковник? Какой полковник? — переспросил капитан.
— Ну, ты только что сказал: 'готов полковник', — пояснил я.
— Полковник? Тебе послышалось. Я сказал: 'готов, покойник', — нахмурился опер.
— Ты уверен?
— На все сто.
Зато я не уверен. Своим ушам я пока доверяю. Резким прыжком я заскочил капитану на спину, придавил его коленом к земле, выхватил винтовку, накинул на горло Собакина ремень и перевернул оружие, затягивая удавку.
— Ты сейчас сам покойник будешь, — процедил я. — Что ты там про полковника говорил?
— Да ничего, — прохрипел Дима.
— Почему-то я тебе не верю, — я еще сильнее затянул ремень.
— Полковник Тимонин! — прохрипел опер. — Эдуард Тимонин!
— Чего? — протянул я. — Эдуард? Так он — полковник? — я ослабил узел.
— Да, полковник милиции. На пенсии.
— Так ты с самого начала знал, кто он? И что? Зачем тогда это все?
— Затем, — ответил, кашляя, капитан. — Что он все равно отмажется, нервов чуток попортит, но отмажется. Как пять лет назад, когда из-за него наши мужики в Чечне полегли, он тоже отмазался…
И тут я все понял! С самого начала Дима задавался целью не спасти кого-нибудь, а отомстить. Отомстить любым способом, и тут удачно подвернулся я с Таней. Ему было глубоко насрать на меня, на девчонку, на всех. Оперу был нужен только один труп, получить который он мог только в подобном переплете, когда палят направо и налево. А пуля, как известно, дура. Ей глубоко параллельно, чью голову дырявить — уголовника или полковника.
— А казах этот? — продолжал Собакин. — Это туда он машины везет, а оттуда? Знаешь, что?
— Догадываюсь, — буркнул я.
— Мы же родной город от грязи очищаем…
— Да, Димка, — усмехнулся я. — Я думал, это я больной.
— Ты ничего не понял…
— Да все я понял. Очищаем? Молодцы, спору нет. Но я здесь при чем? А Таня в чем виновата? Я думал, мы — друзья…
Отбросив винтовку, и схватив Михо, я кинулся туда, откуда гремела затихающая канонада.
— Подожди! — крикнул вослед опер. — Волыну хоть возьми.
— Оставь, — ответил я. — Застрелиться нечем будет.
Я понесся по склону, скользя по влажной траве и перепрыгивая через торчащие корни. Сердце колотилось в груди, словно бешеное. Воздуха катастрофически не хватало, сказывалась выкуренная накануне пачка сигарет. На Олимпийских играх я бы взял золотую медаль по бегу с препятствиями. Быстрее ветра я преодолел расстояние от нашей засады до поля боя.
Здесь уже никто не стрелял — некому было. Не снижая темпа, я промчался мимо обугленного остова черного болида и подбежал к 'Газелям'. В первой девушки не было — и Слава Богу. Фургон был до такой степени изрешечен пулями, что выжить в нем не представлялось возможным.
Из второго автомобиля доносился шум борьбы. Я, выставив вперед руку с талисманом, рванул на себя дверь. Здоровый бандит, тот, кого я видел в Таниной квартире, держа упирающуюся девчонку за волосы, пытался вытащить ее из машины. Девушка пыталась сопротивляться, но силы были слишком не равны. В углу, сжавшись в комок, сидел Слава и, покачиваясь, тихонько скулил.
— Отпусти ее, — я навел на громилу голову медведя.
— О! — оскалился он. — Еще не продал?
— Отпустил, быстро, — повторил я.
— А то что? Он меня забодает?
— Типа того.
Голова Михо с грохотом разлетелась на куски, из тела, продырявив плюш, вылетела, кувыркаясь, гильза. Бандит изумленно смотрел единственным оставшимся глазом на дымок, струящийся из Шпалерадзе. Таня с бледным, как бумага, лицом удивленно смотрела на меня. Слава перестал выть и качаться, спрятав поглубже голову. Немая сцена длилась сотые доли секунды, после чего громила, оставляя на перегородке фургона неровную красную полосу, осел на пол. Я разорвал остатки медведя, обнажая автоматический пистолет Стечкина. Земля тебе пухом, Михо.
— Сашка! — девушка бросилась мне на шею. — Сашка, ты!
— Другого дурака знаешь? — улыбнулся я, обнимая ее. — Валим отсюда.
— Подожди, а он?
— Он? — я посмотрел на зажавшегося в углу Славу.
Это не расер. Расеры своих не кидают и не подставляют. Расер обходится без памперсов. Расер — это человек, а не кусок дерьма.
— Слышь, мудень, — обратился я к Славе. — Вали из города. Как можно быстрее и как можно дальше. Еще раз тебя увижу — башку снесу.
Поддерживая Таню за локоть, я направился к своей крошке, стоящей на эвакуаторе. Судя по совершенно целому брезенту, без единой дырки, она, в отличие от шести других автомобилей совершенно не пострадала. Сегодня мне определенно везло.
— Я знала, что ты меня спасешь, — девушка положила голову на мое плечо.
— А то как же, — кивнул я. — Я же обещал.
Внезапно из-за кормы одного из 'Черокезов' вышел Дима. Он поднял руку с Макаровым, наставив его точно на нас. Таня в ужасе замерла.
— Ложись, — завопил опер.
Увлекая за собой девушку, я повалился на окропленную кровью траву. Ствол в руке капитана несколько раз подпрыгнул, выплевывая языки пламени. Обернувшись, я увидел Славу, дергающегося в такт входящих в его тело маслин. В руках он сжимал укороченный АК. Собаке — собачья смерть.
— Теперь-то все? — поинтересовался я, помогая Татьяне подняться.
— Кажись, все, — тряхнул головой мент. — А ты боялся, — оскалился он. — Я же сказал: все будет хорошо.
— Только твоей заслуги я что-то не вижу, — резко ответил я.
— Пошел ты, — опер развернулся и зашагал прочь. — Джипаря потом пригоню.
— Ладно, Дим, все же… спасибо… — выдавил из себя я.
— На здоровье.
Сдернув с 'десятки' брезент, я убедился, что она чудесным образом не получила и царапины. Видать, кто-то там, наверху, очень сильно меня любит. Протянув девушке руку, я помог ей вскарабкаться на эвакуатор. Только сев в любимое кресло я смог поверить, что теперь все закончено.
Хотя, 'все' — сильно сказано. Пора убираться отсюда. Такая перестрелка, вне всяких сомнений, заинтересовала вполне определенные органы, один из представителей которых уже удирал, что есть мочи, на моем паровозе.
Трупов на кладбище заметно прибавилось, причем свежих закопать еще никто не успел. Объясняться в кабинетах, из окон которых Колыму видно, совершенно не хотелось, так что убираться действительно пора. Последняя улика — Стечкин, тщательно протертый промасленной тряпкой, отправился за окно.
— Заводи, — нервно произнесла Татьяна, словно прочитав мои мысли.
— Заводятся девушки, — просветил я ее. — А моторы — пускаются.
Двигатель в ответ на прикосновение любящих рук ответил радостным урчанием. Скатившись по салазкам эвакуатора, я направил нос автомобиля в сторону города и дал волю стрелкам.
— Знаешь, — заметила девушка. — Теперь ты, как честный человек, обязан на мне жениться.
