Трансформация войны

шулеров и волокит, недостаточно, чтобы выиграть войну. Война подразумевает нечто большее, чем просто концентрацию имеющихся ресурсов с целью формирования сильнейших вооруженных сил, сосредоточение их в определенной точке и нанесение сокрушительного удара. Она также не сводится к простому применению силы в сочетании с какой-либо ловкой игрой вроде пряток. Если же абстрагироваться от хитроумных стратегий, то война — это еще и танец смерти. Как говорил Наполеон, «на войне решаются судьбы народов, армий и престолов». Необходимо обладать выносливостью, чтобы справиться с нескончаемой чередой трудностей, стрессовых ситуаций и опасностей. На более высоком уровне неопределенность вкупе с бременем ответственности за жизни и смерти людей может с легкостью сломить того, кто не готов к таким испытаниям. Часто на войне необходимо обладать великой силой характера, чтобы просто сохранять способность здраво мыслить, а тем более — сохранять управление войсками и обеспечивать эффективность их действий. Ни одна стратегическая доктрина не стоит ни гроша, если при этом нет должного понимания того, за что люди воюют, а также мотивов, побуждающих их к битве. И наоборот, любая попытка понять суть войны должна отталкиваться от осмысления этих вопросов.

Глава V Во имя чего ведутся войны

Война по политическим мотивам

Как мы упомянули ранее, два ключевых элемента мироустройства «по Клаузевицу» заключаются в том, что, во-первых, войну всегда ведут государства, и во-вторых, что существует тенденция к неограниченному использованию силы в такого рода конфликтах. Пришло время рассмотреть третий основной постулат: война есть средство для достижения целей, или, если использовать собственную формулировку Клаузевица, является «продолжением политики иными средствами». Ни одно из его изречений не приобрело такую известность и не цитировалось столь часто, даже теми, а может, именно теми, кто никогда не утруждал себя чтением его трудов. Утверждение, что война — слуга политики, так точно описывает природу вооруженных конфликтов Нового времени, что многие сегодня даже не могут представить себе какой-либо иной подход. Но он заслуживает самого тщательного анализа, хотя бы даже потому, что из-за распространенности этого афоризма его смысл иногда стирается.

Конечная цель, которой, как предполагается, служит война, описывается немецким словом «Politik», означающем либо «политику» как вид человеческой деятельности, либо «политический курс». Мысль Клаузевица необходимо интерпретировать с точки зрения современного ему интеллектуального фона. Начиная с Монтескье и заканчивая Кантом, большинство писателей эпохи Просвещения считали войну отклонением от нормы. Она представляла собой, с их позиции, нарушение нормального политического взаимодействия и, по сути, прерывала течение цивилизованной жизни в целом; война — это тот случай, когда человеческий разум перестает действовать или, по крайней мере, не играет господствующей роли в социальной жизни. Данная точка зрения оказала определенное воздействие на сам процесс ведения войны. Многие полководцы XVIII в., по-видимому, в некоторой степени находились под ее влиянием, вследствие чего они старались вести войну осторожно, «цивилизованно», сводя к минимуму ущерб, наносимый всему окружающему. Поэтому, когда Клаузевиц заявил, что война — это всего лишь одна из форм политического взаимодействия, это утверждение прозвучало как нечто новое и важное. В его сочинении Vom Kriege («О войне») война представлена как своего рода язык политики, в котором, используя собственную формулировку автора, применяются «снаряды и пули, а не слова и жесты».

Один логический вывод состоит в том, что высшее военное командование должно подчиняться если не самим политикам, то, во всяком случае, политическим соображениям. Вторым выводом было то, что войну следует вести исключительно по политическим мотивам; третьим — что политика должна представлять собой важнейший критерий, в соответствии с которым судят об исходе одной войны и готовятся к следующей. Ни одна из этих идей не очевидна. В XIX в. они встречали значительное сопротивление, особенно со стороны офицеров, которые не желали признавать, что может существовать нечто более высокое, чем война, чему они должны подчиняться. Однако все эти идеи вплелись в современную теорию стратегии в развитых странах вплоть до того, что их стали воспринимать как нечто само собой разумеющееся.

Каким бы ни было точное значение термина «политика», оно не эквивалентно «любому виду отношений, включающих любую форму правительственной власти в обществе любого типа». Более правильная интерпретация состоит в том, что политика тесно связана с государством (англ. state, фр. etat); в действительности она является характерной формой, которую принимают отношения власти внутри типа организации, именуемого «государством». Там, где не существует государства, политика настолько смешивается с другими факторами, что не остается места ни для бытования самого этого термина, ни для реальности, которую он определяет. Даже там, где государство действительно существует, только некоторые его действия политические по сути, тогда как остальные являются административными либо юридическими. Таким образом, утверждение, что война — продолжение политики, означает не что иное, как то, что первая представляет собой инструмент в руках государства, поскольку государство применяет насилие для достижения политических целей. Это не означает, что война служит любым интересам в любом сообществе, в противном случае предшествующее высказывание всего лишь бессмысленное клише.

Хотя характеристика войны как слуги политики хорошо подходит для описания триединства государства, армии и народа, в каком-то смысле она возникла намного раньше, чем сама эта троичная структура. Его истоки могут быть обнаружены в начале XVI в. — в эпоху, когда главные европейские монархии только зарождались, и до того, как понятие «государство» приобрело современный вид в работах французского мыслителя Жана Бодена. Однако в тот период города-государства Италии переживали расцвет. Большинство из них, включая Рим, представляли собой деспотии, в которых правили жестокие тираны, пренебрегавшие законами Божьими и человеческими в вечной борьбе против своих подданных и других тиранов с целью удержать власть. На этом фоне средневековые идеи относительно религиозных, рыцарских и правовых функций войны быстро теряли прежнюю значимость. Между «силой» и «справедливостью» образовалась непреодолимая пропасть. И все же прямое заявление, что война — не что иное, как инструмент власти в руках Государя, требовало смелости и не могло не навлечь осуждения на того кто осмелился это утверждать. Человек, который обладал такой смелостью и которому было суждено подвергнуться проклятиям, был флорентийский дипломат и писатель Никколо Макиавелли.

В этой книге нет необходимости прослеживать процесс, в ходе которого прерогатива вести войну перешла из рук правителя к государству; на самом деле и в наши дни разница между ними зачастую бывает чисто условной. Однако современная стратегическая интерпретация войны неприемлема для большинства цивилизаций, кроме нашей собственной. Так, Сунь Цзы, вероятно, величайший военный писатель, когда- либо живший на земле, первым условием успеха на войне называет «милость Небес»; мысль о том, что война должна рассматриваться исключительно как проблема использования силы в политике, показалась бы ему нечестивой и глупой. Христианские мыслители, такие как Блаженный Августин, или языческие, такие как Платон, посчитали бы данную мысль отвратительной, циничной и преступной. Даже в XVIII в. французский маршал маркиз де Фекьер, про книгу которого Фридрих II сказал, что в ней есть все, что стоит знать про войну, написал, что основные качества, которыми надо обладать полководцу, это правдолюбие и честь.

Итак, взгляд на войну как на продолжение политики (Politik), а тем паче «реальной политики» (Realpolitik), в некотором смысле современное изобретение.