Маня рисует, а я собираюсь с мыслями. Намоленное место.
Один ящик с художественными принадлежностями несет Маня, другой — Лука. При виде такого нашествия хозяин выносит столы и стулья. Тесно, но место есть для всех.
— Что рисовать?
— Все. Сначала то, что происходит внутри кафе, потом то, что вокруг.
Перед нами площадь, улица в перспективе, с трамваями, фронтальный вид — дома всяческих стилей и эпох.
Но в кафе так не посидишь, надо что-то заказывать. Столы обрастают бокалами, в них холодные коктейли разных цветов, мороженое с финтифлюшками, газировка с кубиками льда.
Лука макает кисточку в блюдце с кофе, рисует ею на четвертушке листа фасад дома напротив, трамвайную линию… Поразительно. От рисунка веет жарой.
Девушка, сидящая рядом с Лукой, пожаловалась мне на то, что не умеет передавать перспективу.
— А ты ее видишь? — спросила я.
— Конечно, улица вдалеке сужается.
— Ну и нарисуй.
— Хорошо, — сказала она кротко.
Через какое-то время я подошла к ней. Улица сужалась.
Я показала пальцем — мол, здорово. Она что-то хотела меня спросить, и я позвала Клаудию.
— Ей кажется, что проблема у нее чисто психологическая. Она паникерша: например, если у друга не отвечает телефон, перед глазами тотчас встает кадр крупным планом — он разбивается на мотоцикле. Может, ее пугает перспектива?
— Это можно проверить. При первой же панической атаке рисуй предметы в перспективе. Если отпустит — значит, между этими явлениями есть связь, нет — значит нет.
Мы вызываем к себе некоммерческий интерес. Прохожие останавливаются, смотрят на рисунки, хвалят и уходят. Подбегает девочка лет шести, она тоже хочет рисовать. Я уступаю ей место, а сама хожу (скорее протискиваюсь) между столиками, чтобы взглянуть, кто что делает.
Девочка готова, показывает всем рисунок: это мороженое, это сок, а это наша такса. Я и не заметила, что ее мама стоит поодаль с собакой на поводке. Она берет второй лист, но мама говорит «нет», и они уходят.
Появляется странная дама, явно не совсем в себе, смотрит изумленными глазами на происходящее. Я жестом предлагаю ей сесть. Она что-то говорит, размахивая руками.
— Она никогда не рисовала, стесняется. Но, по-моему, стоит попробовать, по-моему, ей очень хочется, — говорит Клаудия.
— Ты ей скажи, что никто из нас не умеет, мы просто так рисуем.
Уговорили. Она села напротив меня, взяла голубой фломастер, нарисовала вытянутое лицо в очках. Обрадовалась. Красным нарисовала гору. Обрадовалась. От очков — две полосы, соединяющиеся с линией горы. Огорчилась.
— Он плачет: там, за горой, живет его подруга.
Взяла желтый — нарисовала звездочку. Понравилось. Нарисовала много-много звезд.
— Всё?
— Не знаю.
Подумала.
— Я подарю этот рисунок своей подруге, напишу свое имя. Здесь.
Пишет.
Имя я не запомнила, но оно точно было не итальянским.
— А как зовут лучшую подругу?
Она смотрит на меня.
Клаудия называет мое имя.
— Это красным. Как сердце.
— Скажи ей, что она очень хорошо рисует и что я ей очень благодарна за подарок.
— Да, да, — кивает она. — Си, си.
Она провожала нас до лицея, что-то рассказывала.
— Понятно, что она не в себе, но она так счастлива, — сказала мне Клаудия.
До конца занятий оставался час. Но никому в голову не могло прийти, что после такого интенсивного дня последует еще одно задание — вылепить из глины кафе, желательно следуя рисунку.
— Они устали, — сказала Клаудия.
— Кто-то жаловался?
— Нет.
— Отдохнут за лепкой. Уйдут в себя. Соберутся.
Маня принесла глину, доски и инструменты.
— Включить музыку?
— Да.
— Какую?
— Твою, восточную.
Выбор есть. Собираясь в Милан, Маня переписала десять дисков.
Шесть часов вечера. Все лепят. Никому не хочется вставать с места, нарушать блаженное состояние внутреннего равновесия.
Женщина, которая рисовала танец живота черным и красным, вложила мне в руку белого ангелочка под стеклянным колпаком.
— Ты его встряхни, — шепнула мне Клаудия на ухо.
Я так и сделала. Вокруг ангела возникло сияние.
Рисунка плачущего человека в очках, который тоскует по своей подруге, живущей за горой, я в своем чемодане не обнаружила. Позвонила Мане.
— Побочный эффект семинара висит у меня на почетном месте, — сказала она. — Но если ты тоскуешь по подруге, я тебе ее верну.
— И еще у меня разбился колпачок над ангелом.
— Значит, по пути на Святую землю ангел подрос и не нуждается во встряхивании.
Мы лепим, что мы лепим
Когда-то с маленькими детьми мы слепили большой стол, а за ним — самих себя, как мы лепим, что мы лепим.
Не прошло и четверти века, и вот мы сидим в подвальном помещении старинного московского дома в самом центре города, где расположено арт-кафе, и лепим, что мы лепим.
Один из участников семинара двадцать пять лет тому назад лепил, как мы лепим, что мы лепим. Узнав у кого-то, что я приехала в Москву и собираюсь дать мастер-класс в кафе, он позвонил мне и сказал:
