в увольнительных и призывники устраивали массовые столкновения, калечились сами и сбивали прохожих, надеясь попасть в больницу или тюрьму. В ответ всех выживших участников стали отправлять сразу на передовую, с заменой уголовного наказания бессрочной службой в специальных ротах, которые не зря прозвали «смертными». Полиция быстро констатировала, что число ДТП в стране практически сошло на нет.
[Описанный метод бегства от военной службы (как и противодействие) действительно использовался, во время ирано–иракской войны.]
Армию захлестнула эпидемия самострелов и «голосований», когда солдаты выставляли из?за бруствера руки, надеясь на ранение и госпиталь или даже комиссию, если «повезет». Ответ так же был суров – смерть–рота или расстрел перед строем.
Многие военные врачи считали «неэтичным» выносить какие бы то ни было суждения о том, было ли ранение боевым, случайным или умышленным, а следователи свято верили в способность врача дать точное заключение. Приходилось разъяснять медикам, что их долг — помогать в расследовании, а следователям, что эксперт может лишь оценить обстоятельства и дистанцию ранения.
Жизнь военных медиков и так оказывалась сверхтяжелой. Помимо утомительной и ответственной работы им регулярно приходилось сталкиваться с недоверием или даже открытой агрессией со стороны пациентов. А испуганные, отчаявшиеся люди, к тому же подвергнувшиеся травматическому воздействию на психику, были готовы поверить в любой бред. Распространялись слухи, что в госпиталях врачи–дьяволиты умышленно замаривают раненых. Одновременно по секрету передавались «верные способы лечения», наподобие «засыпать рану порохом и поджечь». Так что к многочисленным заботам хирурга–консультанта прибавилась ещё одна – измыслить что?нибудь для снижения психологической нагрузки на больных и медиков. И никаких внятных решений не просматривалось. Единая доктрина лечения указывала, как исцелять телесные раны, но никак не могла помочь с врачеванием душ. И Александр уже прозревал очень тяжелые проблемы, когда подавленная агрессия и военные страхи неизбежно начнут проявляться в мирной жизни. Война во множестве плодила не только мертвецов и калек, но и психопатов, чьи души навсегда оставались на поле боя.
Поволоцкий тоскливо посмотрел на приколотый к книжной полке листок, на котором от руки было написано:
Очень захотелось снова увидеть Анну Лесницкую. Удивительная все?таки женщина, сочетавшая чисто мужскую прямоту и решительность с женственностью и загадочностью. Но, к сожалению, после памятного обеда в офицерской столовой, они разъехались по разным делам. Анна оставила адрес «до востребования», и хирург трижды писал ей, но скорее для самоуспокоения, не особенно доверяя полевой почте.
Очередной приступ сонливости почти отключил его, как электрическую игрушку, и медик едва не выколол себе глаз стилосом.
«К черту$1 — решил Александр. – «Сейчас лягу и буду спать до утра. А потом – с новыми силами за работу!».
Диванчик «на полторы задницы» не предназначался для сна, но медик кое?как разместился на нем, скрутившись и изогнувшись. Он закрыл глаза, предвкушая, как блаженный сон сейчас подарит заслуженный отдых, и в тот самый момент, когда окружающие звуки расплылись, отодвигаясь куда?то вдаль, в дверцу автобуса решительно постучали.
— Кто там? — сонно спросил Александр.
Вместо ответа постучали сильнее. Донёсся сварливый, рассерженный голос шофера, выговаривающий невидимому гостю по поводу нарушения докторского покоя. Тот отвечал что?то неразборчивое, странным голосом, с раскатистым и одновременно грассирующим «р».
Иностранец?
Поволоцкий чертыхнулся и полез с дивана, едва не сбросив локтем со стола черновик доклада.
Обладатель специфического акцента оказался высоким, даже выше Александра, тощим и огненно– рыжим, лет сорока, может быть даже меньше. Но первым, что отметил Поволоцкий, был просторный белый халат–накидка с большим красным крестом. От вида такой экзотики, давно вышедшей из употребления в нормальной армии, хирург на несколько мгновений впал в ступор. Гость же в свою очередь онемел, увидев заспанную и бородатую физиономию, недовольно воззрившуюся из открытой двери. Шофер, узрев патрона, решил, что дальнейшее уже не его забота, и покинул сцену.
— Коллега! – рыжий стукнул по дверце, которую украшал такой же красный крест, только поменьше. – Может быть, вы объясните? Мне приказали в двадцать четыре часа «добыть» краску — она у вас под землёй, как нефть, что ли? — и покрасить фургоны в защитный цвет! У меня поинтересовались, обучены ли мои санитары борьбе с бронеходами! Мне выдали вот эту книжечку, — он махнул серой брошюркой, в которой Александр узнал «Указания по военно–полевой хирургии». — Сказали, прочтите и действуйте по ней! Я доктор философии в травматологии, пишу диссертацию по радиологической медицине, а мне дают брошюру для… я не знаю, для дрессированных медведей, что ли? И у меня, начальника лазарета, нет вообще никаких полномочий! Сказали, езжайте на ГОПЭП, туда сейчас Вол уехал, он всех в две шеренги строит, вас тоже построит. Укажет место и под страхом расстрела прикажет работать, где указано. Кто такой Вол и где его найти?
Поволоцкий скривился от шума, пытаясь вспомнить, где сочетаются философия и травматология.
— Американец? – наконец спросил он. — Международный Красный Крест?
— Да! Наконец?то кто?то понял! – обрадовался рыжий.
— Понятно, — Александр вздохнул, прощаясь со сном. – Заходите.
Он распахнул дверцу пошире и сдвинулся в сторону, открывая проход в тесный и жаркий салон своего передвижного кабинета.
— Так где же… — начал рыжий, уместившись на диванчике, но Александр ответил раньше окончания фразы.
— Про «Вола» вам сказал такой седой и благообразный, лет пятидесяти, похож на Деда… Санта Клауса?
— Да, — озадаченно сказал гость.
Поволоцкий усмехнулся, вспоминая доктора Соловьева, известную в Москве персону, которая уже не первый десяток лет обслуживала всю московскую оперу, улучшая голоса массажем шеи и ароматными ингаляциями, имея с этого доходную клинику, контрамарки на все премьеры, портреты знаменитостей с дарственными надписями, пластинки с автографами и прочие приятности столичной жизни. На первом же челюстно–лицевом пациенте доктор совершенно честно упал в обморок — сказалась многолетняя отвычка от грубой прозы травматологии. Будучи переведенным на бескровную работу по контролю качества дезинфекции и дезинсекции обмундирования, Соловьев страдал и в меру сил злословил за спиной Поволоцкого. Впрочем, образ заскорузлого от крови военного хирурга, готового расстреливать за все подряд, тоже удалось пустить в дело.
— Вол — это я, — объяснил хирург. — Так мою фамилию недоброжелатели обрезали. И указания вам зачем?то прошлогодние выдали, сейчас я свежее издание дам. У нас, знаете ли, хирургов очень не хватает. До медведей пока не дошло, но опытных фельдшеров на простые операции ставят повсеместно. По всему остальному… у нас больше нет джентльменской войны, с подведением итогов дня на совместном файв–о- клоке. Лазарет МКК будет действовать не в соответствии с пониманием обстановки его начальником, а в соответствии с приказами санитарной службы армии.
— За неподчинение — расстрел? – всхорохорился американец.
— Один краснокрестный лазарет полгода назад самовольно снялся с места и уехал в тыл, никого не предупредив. А в это время к пустому месту пришла автоколонна с ранеными. Представляете, что с ними было дальше? Расстреливать, конечно, никого не стали — но начальник того лазарета теперь работает хирургом в дивизионном госпитале. Хирург, кстати, неплохой. Когда ему объяснили, что он наделал —
